Начало игры
Дворник Жан Кларис всегда позиционировал себя, как здравомыслящего и взрослого человека. Он всегда курил один и тот же дешёвый табак, из лавки напротив, по утрам обязательно читал свежий выпуск газеты, не пропуская ни одной политической новости, а когда подметал, то обязательно делал ровно сорок резких движений, после чего отступал ровно два шага в сторону и повторял всё по новой. Так повторялось из года в год на протяжении уже вот двенадцати лет, ровно столько же он работал на этой улице и знал, чуть ли не каждую дворнягу и чёрную сточную крысу. Но вот уже четыре или пять лет подряд, каждое хмурое утро, именно в пять сорок по точнейшим часам его милейшей и до умопомрачения пунктуальной супруги, в тот самый момент, когда Жан закладывал табак в простенькую деревянную трубку, мимо него, легко шаркая маленькими женскими ножками по мостовой, мощенной крупным камнем, протекал, ускользал, как крошечная ночная бабочка, почти что прозрачный женский призрак. Это серо-прозрачное приведение всегда на пару секунд приостанавливалось, только завидев усатого дворника, облокотившегося на свою старенькую колючую метлу, и легко наклоняло лёгенькую черно-серую головку, как бы выражая своё почтение незнакомому старику. Жан Кларис никогда не был суеверен, в противовес своей жены Дорис, но искренне верил, что это существо явно нечеловеческого происхождение, даже стал носить в кармане старый крестик, уже заметно почерневший от времени и коррозии.
Офелия Лисбон всегда повторяла один и тот же обряд, каждое Божье утро. Она поднималась с примятой очередной бессоннице бело-серой простыни ровно в пять нуль-нуль. Полупрозрачная длинная рубашка для сна прилипала к сопревшему душной июльской ночью телу, от чего-то пахнущего едким цветочным мышиным мускусом. Женщина с плотно сомкнутыми челюстями умывала ледяной водой из кувшина припухшее от усталости и голода лицо своё с тонкими нитями мелких морщинок под огромными почти что бездонными глазами. Она каждый день надевала старые девичьи платья своей милой Анре, уже заметно потрепавшиеся и обесцвеченные, которые с вечера трепетно вешала на спинку старого стула с одной коротенькой ножкой. Дальше, простой завтрак и быстрые шаги по омертвевшей и скованной ночной прохладой мостовой, улице, небрежно покинутой шумной толпой, тающей и сладко дремлющей в туманном только родившемся утре. Наверное, она привыкла к этому пульсирующему сухому чувству обездоленности и невесомой печали, тихо тая в серости очередного пустого дня. Наверное, пустые поклоны седобородому дворнику тоже стали неким обрядом, без которого не могло логически существовать ни одно её утро. Вполне вероятно, заболей или помри этот старик с трубкой в седых усах, на его место всё равно пришёл бы кто ещё другой, и Офелия по прежнему бы отвешивала тактичные поклоны незнакомому работяге. Наверное, и сама её постылая жизнь давно стала привычкой.
Как бы то ни было, утро было самым обыкновенным, сухим и безветренным, таким, словно время ненадолго замедлило свой бег, успокоилось, взяло передышку, вытянулось на красном пружинном диванчике, вышло покурить или просто исчезло. Исчезло именно настолько, что бы снова оставить её наедине с сухим пыльным привкусом на губах и бытовыми раздумьями о долгах, семейном ужине, ценах на свежую выпечку и сливовое варенье. Что бы ни происходило в мире, такую крошечную мушку это навряд ли бы коснулось, да и коли не касается вовсе, стоит ли об этом думать? Неужели так важно всё то, что творится сейчас там, за этими улицами, крышами домов. Где рассвет, где солнце нежно одаривает кого-то своими ласковыми лучами, где кто-то сейчас счастлив или наоборот корчится в мучительных болевых судорогах с пеной у рта, неужели это так важно? Ведь её, конкретно её Офелию Лисбон уже почти что двадцати семи лет отроду, это никоем образом не касалось! Цены на хлеб такие же, как и в прошлом месяце, забот ровно столько же, сколько и пол года тому назад, все здоровы, живы и слава святым! (Она рефлекторно повернула лицо к левому плечу и три раза издала свистяще фыркальный звук, изображая плевки.)
Не обязательно знать все сплетни или последние новости, достаточно просто хоть как-то продержаться ещё недельку до очередной зарплаты, которая уже была расписана до последнего флорена. Да. Таковым было её нынешнее жизненное кредо и только его она придерживалась. Категорически стойко она никогда не читала газеты, от которых, между прочим, было не оторвать тяжело сипящую Анре.
Вспомнив о своей милейшей мамушке, женщина устало улыбнулась. Та, наверное, уже скоро проснётся от топота и визга Луи, как обычно пытающегося угодить всем домочадцам, да только его крохотные ручки и ножки никак не слушались внушениям разума. Наверное, именно поэтому, когда малыш страстно желал сотворить, к примеру, тесто для хрустящих вафель с корицей (их Фелли пекла просто бесподобно), на полу оказывались разбитые куриные яйца, целый пакет муки или сахара, а так же ложки, битые тарелки, разлитое молоко и, конечно же, сам Луис, неустанно плачущий и до глубины души оскорбленный своей неудачей.
Солнечный свет почти незаметно стал поднимать с мощёной улицы золотистую пыльную крошку, волшебным образом переливающуюся в тусклом свете длинных первых солнечных лучей.
Ещё пара-тройка кварталов и ровно в шесть тридцать одну она пройдёт мимо магазина с пыльной витриной и величайшим сокровищем за ней. Она постоит и полюбуется на мечту её нежной, цветущей юности ровно пять с половиной минут, после чего тихо рассеется, как ласковая утренняя дымка, нежившаяся в сладкой полудрёме.
Да, это утро ни чем не отличалась от тысяч четырёхсот шестидесяти предыдущих. Хотя...
(Продолжение следует...)
Отредактировано Офелия (18.04.2011 17:20)