Легенда о сожженой церкви

В ночь перед Рождеством в ладной каменной деревенской хатке горел свет. За окном бушевала метель и выли замерзшие оборотни, а в хате было тепло и уютно. Отпрыски мельника, веночком окружив деда Януария, бродячего сказителя, наперебой галдели, упрашивая старика рассказать им еще одну былину.
— Тихо, тихо, малышня, — покачал он головой, — будет вам история, но с уговором: коль имеются посредь вас трусы да бояки, пущай сразу признаются да за печку прячутся, ибо сказ пойдет о болоте. Часто, небось, мамка вас стращала: «Коль не будете слушаться, придет злая Баньши — и утащит вас в черну трясину»?
— Ой-ой, часто-часто, — закусила светлую косичку глазастая Марфа.
— Не слушайте ее, деда, сказывайте, — пробасил Бобрик, старший мальчуган, — а вы, бабье, марш по люлькам. Говорят же вам: не для бояк будет сказка.
— А я и не боюсь, — поглаживая белого кролика с бантом на шее, пропищала Сонька, самая младшая, — расскажите нам, деда, про Баньши да про гулей зубастых. Когда я вырасту, я тоже охотницей на гулей стану.
— Аккурат! — хмыкнул картавый Мозля, средний сын, — сопли-то подотри. В охотники на гулей сопливых не берут. А вы, деда, не смотрите, что средь нас бабье малое. Обделаются ежели, так сами виноваты.
— Гляди как бы сам не обделался! — обиделась Марфа, — хоть мамка и пужают, а ничего я не боюсь. Ни-ка-пель-ки. Вот те зуб!
— Ну, коли так, тогда слушайте, — забормотал старик, хлебнув квасу и пригладив седую бороду, — давным-давно на месте нынешнего болота стоял густой бор, а глубоко в бору, на солнечной поляне набожный люд построил церковь. И не было краше той церкви во всем графстве! Потолки в ней были расписные, амулеты все сплошь чудотворные, иконы мироточащие, алтарь высокий мармуровый, а по средине — краса небывалая — статуя Создательницы величавая, триединая: Дева юная, розами увенчанная, Мать с дитем на руках да Старуха с посохом. В самом оголовье посоха сиял прозрачный ровно слеза магический брульянт. Такой то был здоровенный камень, что очи слепли у прихожан, коли долго смотрели на него, будто от солнца. Служил в те времена при церкви Преподобный Евронимус, великой святости муж, ревнитель истинный, милосердный.
А державою тады правил окаянный дед нынешнего графа, Эмиэль Сирепый. Премерзкий то был завистник и нечестивец. Превыше сластолюбного греха ценил только прикрасы дорогие да почести.
Выехал он как-то раз на охоту и, погнавшись за быстроногим оленем, отбился от свиты, забрел в самую чащу. Осмотрелся по сторонам, глядь — а там поляна зеленая, а на ней церковь белокаменная да расписная, статуей украшенная с небывалым камнем, какого нет почитай даже у амператора бусурманского.
Разгорелся глаз у него на тот брульянт черной завистью, кликнул он священника, Евронимуса Преподобного, и молвит ему такими словами: «Вынь из посоха драгоценный камень и мне его отдай, за это земли тебе пожалую и злата без числа».
Не прельстился наградой святой муж, напротив — исполнился скорби и речет: «Не чини сего, милсдарь, ибо гнев Богини падет на тебя и на род твой до седьмого колена. Ты мне государь, но Богиня превыше, посему, если хочешь, убей меня, но не сотворю я богохульства».
«Что глаголешь ты, смерд?! — возопил Эмиэль. — Перечить мне осмелился? Ну так знай: в страшных мучениях умрешь, а камень драгоценный я слугам прикажу силой забрать».
«Не бывать сему, — отвечал святой муж. — Покорно смерть я приму, токмо ни ты, ни слуги твои брульянт не заберут, ибо силой самой Создательницы прикован он к статуе, посему всякий неверующий, едва прикоснувшись к нему с дурными мыслями, поганою смертью сгинет».
Не послушал священника тиран, ибо ни святости, ни веры он не знал; сердце его было черно как сажа, а ум завистлив и скуп. Протрубил он в охотничий рог, призвал свою свиту, приказал им Евронимуса повязать, статую разбить, посох разломить, а камень силой забрать.
Однако правду рек священник: едва слуги графские со злыми помыслами коснулись того камня, как той же час скукожились, будто от моровой язвы, и упали замертво.
Пуще прежнего озлился завистный граф: «Коли мне сий камень не достанется, так не достанется пусть никому!» Вызвал войско свое свирепое под командованием воеводы Варга Викернеса и приказал солдатам сжечь дотла церковь вместе с Преподобным, а пепел развеять по ветру.
Святой муж до последнего вздоха не отрекся от веры: корчась в языках пламени, молил он у Праматери прощения за жестокое злодеяние графа.
Никто не ведает услыхала ли Богиня его мольбы, да только место, где когда-то стояла церковь, с тех пор стало гиблым. Пожарище на поляне превратилась в зловонное болото, зеленая чаща — в дремучий бурелом; и всякий добрый молодец, что в те края потом ходил, либо пропадал навеки безвестно, либо возвертался недоумком, что весь час слюни пускал и в штаны мочился. А коль расспрашивали его о болоте, то кричал он криком бешеным, и чудились в том крике обрывки слов: про сожженную церковь, про огромный брульянт, про неприкаянного призрака, предвестника смерти.
— Баньши, — прошептала белая как полотно Сонька.
— Оно самое. Бают люди, что Баньши — то и есть дух священника, что никак не найдет покоя. Брульянт-то, говорят, в пожаре не сгорел, не оплавился, а где-то средь обломков церкви затерялся, что позднее под тину пошли. Вот и бродит теми местами Преподобный Евронимус, символ веры своей даже по смерти обороняет. Токмо взаправдашнему герою с добрым сердцем и чистыми помыслами отдаст он драгоценный свой камень, потому как без этого дух его не перейдет в царство мертвых и долгожданный покой не обрящет.
...
Долго не могли заснуть в тот вечер мельниковы дети, ерзали, ворочались в своих кроватках. Слышались им за окном жуткие вопли призрака, виделись на стенах тени жестокого графа и священника-мученика. Чистым алмазом сияла на небосводе полная луна.