Она любила одиночество, оно совсем не тяготило её. Любому вампиру или человеку даже полезно оставаться одному. Поэтому сегодня утром, взобравшись на любимую двуколку и отказавшись от кучера, Элизабет, счастливая, выехала на прогулку.
Скорость. Солнце. Ветер. Волосы... Её счастливый смех. Она не собиралась ехать куда-то, специально, прицельно. Просто, правила своей маленькой повозкой, и так легко было представить себя свободной и одинокой. Фурией, бестией. Никто не нужен. Никого не жалко. Только лес, она и небо. Узенькие тропки и трясущаяся двуколка, собственная, без провожатых. Счастье, тоже, личное. Как мало иногда бывает для этого легкого, как летний ветерок, чувства. Как мало...
Когда небо потемнело и громыхнуло, сотрясая мир, она испугано вжала голову в плечи. Стихия. Ничто не пугало её сильнее холодной и беспощадной стихии. Ещё секунда и взметнется, разрезая небо, молния. Ещё миг и прольется, прибивая к земле пыль и грязь, летний дождь. Тихое счастье грозило обернуться настоящей катастрофой. Лес кончился, начались бескрайние поля. Открытая повозка и юная вампиресса, легкая, лакомая добыча для разбушевавшейся стихии. Тяжелые капли, сначала не смело, по макушке, потом, с все более возрастающей мощью, не жалея её прическу и платье. Кап, кап... Лиз любила дождь, но боялась молнии. Подхлестывая лошадку, она уже видела, куда спрячется. Чей-то предусмотрительно раскинувшийся посреди полей сеновал. Она уже вся насквозь была из дождя и света. Волосы тяжелые, мокрые, плотными, тугими кудряшками облепили шею. Платье из белого атласа потеряло былой лоск и противно липло к телу. По лицу то и дело стекали соленые капли, так и норовя закатиться в рот и глаза, отчего Лиз, жмурясь, отфыркивалась. Но легкое, летнее счастье вернулось. Под навесом была защита и сено. Теплое, сухое... Она даже сможет заснуть под мерный стук дождя, укрывшись ароматной травой, как одеялом.
Лиз почти на ходу спрыгнула с двуколки и, ничуть не заботясь ни о ней, ни о лошадке, забежала под спасительный навес, растирая озябшие руки.
— Как хорошо то, — невольно вырвалось. Она стояла на границе дождя и спасительного острова, посреди всего этого грозового безумия. Грохотало так, будто небо хохотало над ней, и Элизабет засмеялась в ответ, старательно отжимая волосы и длинный подол платья. Конечно, это мало помогло. Она была все такой же мокрой и счастливой. Девушка широко раскинула руки и, нисколечко не боясь, с высоты своего роста, упала в сухую траву, так заботливо кем-то для неё разложенную. И только тогда, лежа в ароматной копне сена, она заметила белоснежную гриву и беспокойно косящийся глаз коня...
— Айхе... — яркая мысль, такая яркая и страшная, как молния, прорезала небо, разрубая его на части. И все вернулось. Холод, снег, горячие пальцы. Элизабет вздрогнула, обхватив плечи руками и вскакивая на ноги. — Кто здесь?

— Эдгар...
Элизабет попыталась улыбнуться, смущенно, не смело. И не смогла. Столько раз представляла она эту встречу. То на роскошном приеме, то во всаднике, проезжающем мимо на узенькой лесной тропе она, невольно, представляла его. Сколько лет прошло? Целая вечность. Надежда, неуловимая, смутная, горевшая сначала ярким солнцем над её головой, тускнела, тускнела, пока совсем не погасла, взорвавшись миллиардами осколков. Он не вернется. Она не увидит. Все, конец.
И сейчас, в смятении, она не знала, что ему сказать. Эдгар неловко отряхивался от прилипшей травы и виновато разводил руки. За что он извинялся?
— Добрый день. А вы..? А я... вот, — глупо. Она спрятала глаза. — Такая гроза сегодня.
Словно оправдываясь. Лиз вообще уже забыла, как он выглядит, как пахнет, как... Она прислонилась плечом к тяжелой балке, поддерживающей крышу навеса. Кто бы сейчас поддержал её? Ноги отказывались слушаться. Наверняка, она выглядела просто отвратительно. Такая потерянная, растерянная, мокрая. Элизабет гордо встряхнула головой, чтобы убрать с лица налипшие пряди. Непослушные. Их пришлось смахнуть рукой, вытирая лицо тыльной стороной ладони.
Зачем все это? Почему сегодня? Почему он? Неужели мало вампиров на свете, чтобы встретиться вот так, в грозу. Случайно. Ещё пару лет назад она была бы рада и схватилась за руки и заглянула в глаза. Но сейчас...
«Вы скучали? Нет...» Если бы он хотел, то нашел бы её. И они бы вновь, смеясь, танцевали и пили шампанское. Не хотел? Не мог? Какая теперь разница. Прошло. Было и кончилось. Он её отпустил, а она не сопротивлялась. Судьба, злодейка. Впрочем, грех жаловаться. Ведь оно было, то Рождество. Светлое, чистое и ласковое. Каждый миг, каждая секунда была прекрасной. Почему бы просто не оставить все как есть. Она нехотя отстранилась от надежной опоры в виде деревянной балки и протянула руку, с улыбкой.
— Как вы живете? В Орлейских сплетнях за последние 3 года ни одного слуха про вас. Я было думала, вы покинули страну, — так нелепы были такие разговоры тут, под сенью скошенной травы, вдали от светских манер, придворной шушеры и аристократичности. Растрепанная, с травой в мокрых волосах и он, в прилипшей к телу белой рубашке, сонно жмурясь с виноватой улыбкой. Такой близкий и такой чужой.

«Совсем недавно вернулся...» — наверное, это меняло дело. Как он мог приехать и навестить её, если был далеко? Никак. Дела, служба, работа. Да, конечно. Но это не приносило должного облегчения. Он всегда мог написать письмо. Хотя... кто она ему? И почему он должен был писать, в конце концов.
— Вы озябли. Идите сюда. Нет нужды мерзнуть, а потом героически сражаться с простудой. Это надолго.
Он слегка разворошил сено, чтобы ей было удобно сесть. А она даже улыбнулась, придумает тоже, героически сражаться. В прошлый раз он был такой беспомощно-милый, а сейчас, совсем другой. Заботливый. Сильный. Обходительный. И даже ушел, чтобы позаботиться о её двуколке.
Она неловко присела в копну скошенной травы, удобно устраиваясь. Элизабет разгоняла темные мысли, словно тучи над Орлеем. Она его простит, и она не будет дуться, как маленькая. Они не клялись друг-другу в дружбе и ничего не обещали. Просто он ей понравился.
«Но это не значит, что у тебя на него эксклюзивные права, глупая», — твердил разум.
«Я всего лишь хотела, чтобы он ещё раз приехал в ле-Ридо, ко мне...» — отвечало сердце.
«Почему же ты не приехала сама? Не написала письмо?» — ехидничал разум.
«Я не обязана...»
«И он не обязан...»
Бинго. Гармония. Сердце и разум достигли необходимого согласия. Зачем портить настроение ему и себе какими-то глупыми упреками. Которые, по сути, ничего не стоят. Кто тут виноват она или он? Кто знает. Надо наслаждаться моментом. Они встретились, она обязательно узнает, чем он жил эти три года, о чем мечтал, что видел, она снова почувствует его тепло... При мыслях о тепле Элизабет поежилась. Было холодно. Даже не прохладно, а жутко, немыслимо холодно. Мокрые волосы и одежда, обдуваемые прохладным ветром, словно, покрывались ледяной коркой. Все эти многочисленные оборки, воланы, юбки, рюши, все пропиталось водой. Зубы предательски застучали. Чтобы хоть как-то сохранить тепло, она вся обложилась сеном, прижала коленки к себе и обхватила их руками.
— Элизабет? Вы... Я могу подойти?
— Подойдите... А что вы там делаете? — она попыталась подняться и посмотреть, но села обратно. Кажется, после этой грозы ей и правда придется сражаться с коварной простудой. Тепло покидало её и зубы предательски клацали. Поэтому она решила просто улыбаться, чтобы не выдать своего состояния. Ей так хотелось просто поболтать. Вернее, послушать.
— Идите скорее, я умру от любопытства, если вы не расскажете мне, что делали и где были! — она выговорила фразу на одном дыхании и спрятала лицо в коленях, чтобы надышать туда теплого воздуха и согреться.

Он рассказывал о своих путешествиях, сгребая вокруг неё сено, а она смотрела на него, чувствуя себя ужасно глупо, но комфортно. Как маленький, озябший воробушек, зарывшийся в сено чуть ли не с головой. Стало хорошо, снова. Совсем как тогда, в ле-Ридо. Комфортно и радостно. Почему он дарил ей эти чувства? И почему в ответ хотелось заботиться и защищать, такого серьезного, смелого, сильного? Защищать, смешить и заставлять улыбаться? Элизабет вытащила руку из сена, в которое была укутана, словно одеялом и достала травинку из его волос.
— Я никогда не была нигде, кроме Орлея.
Эдгар присел рядом, задумчиво вертя в руках засохший стебелек. Дождь мерно стучал по крыше навеса. Её окутывало сено и щемящая нежность. Так хотелось закрыть глаза, обнять и никуда не отпускать. Ни в Сен-Мишель, ни в Данциг, которым он был восхищен. Она беспечно откинулась назад, удобно располагаясь в скошенной траве. Тепло. Ни осталось, ни тени упрека или злости. Продлить бы только этот миг. Что такое три года, когда один такой миг стоит вечности.
— А вы? Чем жили эти годы вы, Бетти?
— Я? Наверное, я скучала... Читала книги, писала письма, рисовала, играла, — она лежала на спине, глядя в потолок и накручивала на пальцы влажные локоны, которые постепенно просыхали. И думала, какими же невыносимо долгими были эти дни. — Знаете, в это Рождество в Филтоне был восхитительный бал. И с фейерверком. Я танцевала с самим Жаном Саркози. Он смешной и веселый, хоть и человек. Знаете, Эдгар, я думала, что встречу вас там. Я скучала по вас... по вам.
Лиз повернулась на бок, чтобы видеть его лицо. Неужели он и правда, совсем все забыл? Наверное, у мужчины его положения целая свора женщин, готовых разделить с ним и радость и горе и поездку в Данциг и постель. Он красивый, успешный, какое ему дело до глупой девчонки, к которой когда-то давно привел его злой рок. Элизабет ведь даже представляла, какие они, эти женщины. Все, как одна, неприступно-доступные. Уверенные в себе, в тугих корсетах. С усмешкой на пухлых губах. И обволакивающим взглядом. Нарочито растягивающие слова, с хрипотцой. Такие женщины нравятся мужчинам. Так говорила Марта, когда рассталась со своим женихом. Тогда Марта плакала и проклинала тех женщин. А Лиза её успокаивала, терпеливо выслушивая сбивчивые всхлипывания.

— Вы согрелись? — он смотрел на неё с такой нежностью что ли, с теплотой.
— Немного, — она слегка улыбнулась, опуская голову, — Но я такая мокрая. Сейчас бы посидеть у камина и сменить платье. Я, наверное, похожа на огородное чучело. Знаете, которые выставляют на полях, набитые сеном, чтобы пугать ворон. Прямо как я сейчас. Любая ворона, завидев меня издалека, улетела бы в страхе, роняя перья.
Она звонко рассмеялась, закрываясь руками. Ну и плевать, что в волосах солома, что дорогое атласное платье помятое и грязное. Плевать. Капелька нежности в его глазах и кусочек счастья. Своего, личного, пусть и такого же недолговечного, как этот дождь. Который, похоже, вопреки обещанию Эдгара, заканчивался. Все заканчивается, все закончится. Кольцо Соломона. «И это пройдет».
Но пройдет, чтобы начаться снова. Чтобы мир расцвел новыми красками и тогда, возможно, после дождя выйдет солнце и радуга осветит небо, поражая своей красотой и величием. А спрячется солнце, как тут же лениво на небосводе появится луна и миллиарды сверкающих звезд. Чтобы вновь пройти и повториться. Не переставая поражать мудрым и прекрасным устройством этого мира.
— Вы же много путешествуете, расскажите мне про мир. Он большой? Такой большой, как рисуют на картах? Или крошечный, и его можно объехать, скажем, за 80 дней? Как в книге. И небо... Там такое же небо и звезды и дождь?

Элизабет слушала, широко раскрыв бирюзовые глаза, и представляла. И мир наполнялся образами, которые Эдгар воплощал в своей притче.
— Я поняла, для каждого свой мир... А я, как тот маленький краб. Я тоже поеду путешествовать, Эдгар. Когда-нибудь, обязательно.
Она все ещё лежала, фантазируя, как бы они плыли на большом, белом пароходе, на самой верхней палубе. Как бы обдувал их свежий, морской ветер и уносил её шляпку. А она, смеясь, бежала за ней, а Эдгар... Наверное, целовал ей пальцы, заглядывая в глаза. То яркое, хурбастанское солнце, то готический Данциг, то романтичный Филтон, то загадочный Дракенфурт. Мир — огромный. Мир, это там, где тебе хорошо и комфортно. Сейчас мир состоял из этого сеновала и его тихого, чарующего голоса.
— Однако, мы заболтались. Дождь закончился, посмотрите...
Элизабет чуть приподнялась, чтобы выглянуть за бревенчатые своды. Из-за облаков лениво выбиралось солнце. Сейчас бы пробежаться, босиком, по этому обновленному миру, сбросить эту парчу и атлас. Оставшись в одной рубашке. Свободно, легко. Смеясь и любуясь этим миром и собой.
— Радуга, радуга... Эдгар смотрите, — она восхищенно показывала пальцем в темную высь неба. — Так красиво.
Не хватало слов, чтобы выразить свой восторг. И она просто снова откинулась назад, улыбаясь своим мыслям, пока Эдгар возился с её лошадью и двуколкой.
— Едемте. До Сен-Мишель-Лорана совсем недалеко. Я угощу вас молодым яблочным вином и засахаренными вишнями с шоколадом. Их готовит Илайя по абаджанскому рецепту.
Эдгар протянул ей руку и внезапно, порывисто, выдернул из всего этого сенного безобразия.
— Едемте, едемте... — только и сумела выпалить она, обдаваемая внезапным жаром. Ноги подкосились, и сердце предательски екнуло в груди. И, если бы он не придерживал её, то точно упала, обратно, в копну сена. Было так хорошо, невероятно, волшебно. Особенно на руках, когда он подхватил, разметав пышные юбки и поднимая её легко, словно пушинку, бережно усадив на сиденье. Мир — это Эдгар. Весь мир вращался вокруг него одного, и Элизабет не могла оторвать от него взгляд. Вот он щелкнул вожжами, вот обернулся, улыбаясь:
— Держитесь!
А ей было уже не удержаться. Волосы, в которых запутался ветер и солнце, крик, такой дикий и волнующий, профиль, осанка... Возможно, она заблудилась в нем. Потерялась, как в лесу, где страшно и интересно, одновременно. Где бродят дикие звери и, чуть поскрипывая, качаются деревья. Где можно отравиться волчьим лыком или полакомиться самой вкусной земляникой. Он манит и пугает. Может дать приют, а может...

Наверное, она задремала, убаюканная поскрипыванием и стуком колес, сжавшись в комочек и пытаясь сохранить оставшееся тепло. Ей снилось поле. Бескрайнее, из желтых цветов, по которому она бежала, не разбирая дороги, словно боясь, что её настигнут. То и дело, оборачиваясь и спотыкаясь. Кто-то преследовал её. Опасный, злой. Кто-то хотел причинить ей боль. Она продиралась сквозь море цветов, которые становились все выше и выше, мешая бежать, путаясь в платье и ногах, но она продолжала отчаянно бороться, стискивая зубы, пока не упала, навзничь. Больно расцарапав ладони. И когда она поднесла их к лицу, руки оказались сплошь покрыты кровью. Она вздрогнула и проснулась, одновременно с тем, как остановилась повозка.
Сен-Мишель... Тревожный, короткий полубред, полусон ушел куда-то на второй план. Она хорошо помнила эти стены, комнаты, многочисленную прислугу и щемящую пустоту. Мир — это Сен-Мишель-Лоран. Он такой же величественный и суровый, как его хозяин. Он злой и добрый, одновременно. Манящий и отталкивающий. Ему не хватает... чего?
Внезапная догадка развеяла и тяжелые сны, и беспокойные мысли. Это было намного важнее всего остального.
— Эдгар, я... Я, кажется, потеряла туфлю, — Элизабет виновато рассматривала беззащитную ступню, протирая сонные глаза. — Что теперь делать?

Было так хорошо, когда он улыбался, пусть даже и глазами. Одними лиловыми солнышками, сверкающими и искрящимися. Элизабет закрыла лицо руками и засмеялась. От всей души, от всего сердца. «Что делать? Что мы будем делать? Теперь...» Она пожимала плечами. «Я не знаю!»
Пришли две горничные и серьезный, представительный дворецкий. Таких рисуют на картинах, и описывают в книгах. Элизабет попыталась принять строгий, надменный вид, что, впрочем, мало ей удавалось. Если учесть, как она выглядела. Вся в сене, мокрая, лохматая, в одной туфле. Но, надо отдать должное старому Фабио, он скорее был не доволен своим хозяином, чем юной гостьей.
А горничные кинулись выполнять свои обязанности. С завидной поспешностью и волнением. Но весь мир растворился и исчез, когда Эдгар вновь взял её на руки, прижимая к себе, как бесценный дар.
— И, боюсь, вы не оставляете мне выбора. Надеюсь, вы простите мне эту дерзость?
Что она могла ответить? Элизабет только посмотрела в глаза и обхватила руками шею, укладывая голову ему на плечо. Так приятно и тепло было в этих невольных объятиях. Она водила пальцем по бугоркам мышц на его плечах, будто играясь с тканью рубашки. Они так быстро миновали все коридоры и лестницы поместья, что Лиз стало немного обидно. Больше он не возьмет её на руки. Хотелось продлить этот миг, не отпускать. Пусть он останется. Он опустил её на кровать, а она ещё секунду держала протянутые руки на весу, а потом безвольно опустила их на коленки. Все смотрят, а она к нему пристает... Так стыдно.
— Мелани останется и поможет вам. Располагайте ею. Я отправлю кого-нибудь в ле-Ридо, чтобы сообщить вашим родным, что вы находитесь здесь, — Эдгар развернулся и вышел, оставив её в компании горничных. Вампиресса улыбнулась девушкам:
— Не бойтесь. Я не кусаюсь. Меня зовут Элизабет. Вы поможете мне снять проклятое платье? Оно так промокло, что мне уже тяжело его носить, — она поднялась с кровати, скидывая оставшийся туфель, с наслаждением погружая босые ноги в ворсистый ковер. Бесконечные крючки, завязки... Но Мелани хорошо знала свое дело, а Элизабет старалась ей помогать. Вторая горничная, после приготовления ванночки для умывания, ушла за сменным бельем.
— Мы для вас что-нибудь подберем.
«Интересно, где?» Волнующаяся и смущающаяся Мелани помогла Лиз раздеться до самого белья, укутала теплым одеялом и принялась за волосы.
— Мелани, а расскажите мне про своего господина. Или это секрет?
— Что госпожа желает узнать? — девушка аккуратно вытаскивала сено из спутанных волос и проводила расческой. Элизабет жмурилась. Она любила, когда ей расчесывали волосы.
— Ну, какой он? Он ругается или бьет вас? — Элизабет слегка повернула голову, чтобы увидеть реакцию горничной.
— Ну что вы, мазель, никогда, — Мелани удивленно остановилась, но лишь на мгновение.
— Хорошо... Тогда расскажите все, что вы о нем знаете.

Через полчаса Лиз была уже готова к выходу. Умытая, в красивом платье с неведомого плеча, с какой-то замысловатой высокой прической, каких никогда не делала Марта. И полная хвалебных слов от Мелани о господине де Вире.
Она критично себя осмотрела и ощупала. Вертясь перед зеркалом и представляя, как бы она выглядела, если б могла в нем отразиться.
— Скажите господину де Виру, что я сейчас к нему спущусь, — распорядилась она и одна из горничных тут же упорхнула. — Мелани, а вы мне поможете не потеряться в этих коридорах и комнатах?

Мелани проводила её до самых дверей в малую залу и открыла перед ней дверь. Эдгар уже был там. И, наверное, ждал её. Судя по тому, что он смотрел в дверной проем именно в ту секунду, когда она появилась. Он подал ей руку, чтобы проводить к столу, галантно отодвигая стул. Элизабет слегка поклонилась и села.
— Надеюсь, вы достаточно голодны, чтобы по достоинству оценить то, что готовит Илайя. А то я вечно разочаровываю его своей непритязательностью в еде.
— Ох, Эдгар, я сегодня рано утром выехала из ле-Ридо, даже не позавтракав. Так что... сегодня Илайя не останется разочарованным. Боюсь, я съем все, до последней крошки.
Элизабет раскладывала на коленях белоснежную, хрустящую салфетку и прятала счастливые глаза.
— У вас очень красиво. Дома, в ле-Ридо тоже красиво, но у вас все такое... продуманное, наверное, — она смущенно улыбалась. Надо было что-то говорить, вести светские беседы. А хотелось просто держаться за руку и молчать. Но этикет, увы, не предполагал таких вольностей.
Элизабет с удовольствием принялась за трапезу. Эдгар был прав, повар в Сен-Мишель был действительно отменный. Даже на Рождественском приеме у президента ей было не так вкусно, как сейчас. Но она молчала, тихо наблюдая за ним. Как он держится, как ест, как непокорные пряди спадают на лоб и он их небрежно откидывает, взмахом головы.
— А Илайя придет сюда? Я хотела бы поблагодарить его за чудесный обед.

Несмело зашла прислуга, чтобы сменить сервировку стола. Они унесли пышное, торжественное убранство обеда и заменили его незамысловатой бутылкой вина и вишнями. Элизабет расцвела. Как хорошо было бы, сейчас, усевшись у камина, на ковре, полакомиться вишнями. Поболтать о сущих пустяках и посмеяться. О чем она бы рассказала Эдгару? Наверное, о том, как она любит купаться вечерами, одна, в речке неподалеку от их имения. Когда воздух уже прохладный и свежий, а вода ещё теплая, как парное молоко. Но, если отплыть достаточно от берега и опустить ногу вниз, в темные пучины воды, то почувствуешь холодные, бьющие из под земли ключи. И как удивительно это смешение теплых и холодных потоков. А если быть совершенно не послушной и окунаться в теплую гладь воды с головой, то длинные волосы облепляют её всю, делая похожей на русалку из сказок. И когда под водой открываешь глаза, кажется, что это не волосы, а красная паутина, окутывающая её целиком. И как не хочется выходить на берег, а стать маленькой, сверкающей на закатном солнце рыбкой. Резвиться со своими маленькими подружками, в этой теплой воде. А когда оказываешься на воздухе, все тело покрывается маленькими озябшими мурашками, приходится натягивать платье, мыть ноги, промачивая подол и стыдливо убирать мокрые волосы. Потому что, если заметят родители или Марта... то её оставят, как минимум, без ужина. И она прячется, как будто преступница. И это её очень забавляет. Пробираться, через заднюю дверь, натыкаясь на прислугу и широко раскрывать глаза, прикладывая к губам указательный палец:
— Тссс... только тссс.
А они улыбаются и кивают, убегая по своим делам. И она улыбается. Ведь самое большое счастье в жизни — дарить радость. Когда вокруг горят счастливые глаза. Это так легко. Как приветливый взмах руки, как одобрительная улыбка. Похвала или теплое слово. Незамысловатое: «Спасибо».
— Спасибо, — она посмотрела ему в глаза. — Эдгар, спасибо вам... за теплый прием.

Она взяла наполненный яблочным вином бокал и поднесла к губам, вдыхая легкий аромат. А вкус... у этого вина особенный вкус, сладковато-кислый, чуть вяжущий на языке и освежающий. Элизабет сделала глоток и слегка прикрыла глаза, полностью отдаваясь своим ощущениям. Она тоже любила яблочное вино и оно тоже, как у Эдгара, ассоциировалось с детством. Когда был ещё жив папин отец, седой, как лунь граф Бэтори. Он любил следить, чтобы такое вино делали под его личным руководством и он, деловито давая указания слугам, прохаживался у винодельни, держа маленькую Лиз на руках. Это было так смешно. Её, такой серьезный и строгий дед, когда-то командующий целыми армиями, с бородой и большими, морщинистыми руками, расцветал, когда брал её на руки и играл с ней в куклы. Да, она была поздним и долгожданным ребенком. Счастливым и беззаботным.
Эдгар открыл окно, а за ним оказалась тропинка в сад. Элизабет засмеялась:
— Сколько секретов хранит Сен-Мишель!
— Пойдемте в сад? Вино можно пить и там.
Элизабет кивнула и, приняв из его руки блюдо с вишнями, скользнула в сад, одарив придерживающего дверь Эдгара очаровательной улыбкой. Небо уже расчистилось, трава, и листва на деревьях высохли. Сад был полон чарующими ароматами и свежестью, которую можно почувствовать только после дождя. Она уже давно согрелась и после теплого помещения с камином и сытного обеда такая прохлада нравилась Элизабет. Ветерок слегка трепал её заботливо уложенные кудри, колыхал кружево на платье и опьянял. Ей захотелось попробовать вина вместе с этим ветром. Каковы они будут на вкус, если смешать их вместе? Она сделала ещё глоток и вспомнила их танец, под музыку ветра и метели, тогда, зимой, в заснеженном саду ле-Ридо. Где были только они, а ещё звезды и луна, улыбающаяся с небосвода. А потом была томительная ночь перед его отъездом и сумасшедший снегопад утром. А потом... он так и не приехал. Элизабет встряхнула головой, сбрасывая печальные мысли. Хватит печалиться. У него были дела. «Это ты, маленькая бездельница все 3 года просидела дома, ничего не делая и предаваясь нелепой грусти», — шептало подсознание. И она с ним соглашалась.
Сад был хорош. Красивый, ухоженный, с любовью подстриженные кусты, заросли цветов, зеленые кроны больших деревьев. Лиз протянула Эдгару блюдо с вишнями, чтобы освободить руку. Ей не терпелось их попробовать. Но она не видела поблизости столика или скамьи, чтобы поставить блюдо туда. Вся обстановка была такой романтичной, такой нежной, что ей невыносимо захотелось спросить, копнуть глубже, быть может, залезть слегка в его, в чужую душу.
— Эдгар, а почему вы не женаты? Вы любили когда-нибудь?
Когда она произнесла эти слова, то сама испугалась. Мысленно они звучали вполне невинно, но, произнесенные вслух... Он подумает, что она ужасно не вежливая и вульгарная. Она отчаянно покраснела и сунула в рот спелую ягодку, чтобы заткнуть себе рот и больше не позволять говорить таких дерзостей.

Элизабет выпорхнула в сад, как птица из клетки. Она, казалось, танцевала с ветром. Ветер обнимал ее плечи, ласкал рыжие кудри, уложенные в замысловатую прическу, игриво хватал за подол платья, теребя кружева и оборки. Эдгар шел, отставая на полшага, чтобы иметь возможность любоваться ею.
Чуть дальше по тропинке, за поворотом, скрытым от них низкими ветвями яблонь, была беседка с круглым белым столиком, инкрустированным перламутровыми вставками и легкие скамейки с ажурными спинками. Но до беседки они не дошли, остановились под раскидистой яблоней. Элизабет вручила ему блюдо с вишнями.
— Эдгар, а почему вы не женаты? Вы любили когда-нибудь?
Вопрос смутил саму Элизабет и привел де Вирра в короткое замешательство. Память услужливо воскресила в памяти далекие образы тех, кого давно уже не было в живых.
Малютка Софи. Восторженная, наивная и добрая, с ясными, доверчивыми глазами. Софи, подарившая ему первую любовь и первенца, которого он никогда не видел.
Анна. Анна... Черные, как смоль волосы, уложенные в гладкую прическу, томные глаза с поволокой, властный голос. Он бы на ней женился, не смотря на колоссальную разницу в возрасте. Но был ей не ровня. Их разделяло больше шести веков. Эдгар был ее последним любовником. Она умерла через шесть лет после их разрыва. И он, как всегда, узнал об этом слишком поздно.
Этель Бонне. Страстная и нежная, без раздумий разменявшая годы жизни на несколько месяцев безумной страсти. Этель, завещавшая ему все, чем владела сама лишь потому, что он владел ею. Безраздельно.
Нет, в долгой жизни де Вирра было не так немного женщин, оставивших свой след в его памяти. Но каждая из них обрела свое место в его сердце, не мешая друг другу и не соперничая. И каждая из них была ему дорога. Но как сказать, как объяснить это милой девочке, взирающей на него с трогательной наивностью? Как вместить в пару слов целую жизнь? Как?
— Любил. Но это было очень давно.
«В другой жизни...»
Ощущение острого восторженного любопытства отвлекло де Вирра от созерцания картин прошлого. Арлет, вездесущая и полная неистребимого любопытства, девчонка. Он поднял голову, пытаясь разглядеть ее в кроне дерева, но лучи солнца, бьющие сквозь листву, слепили, надежно укрывая нарушительницу спокойствия.
— Арлет! Слазь оттуда. Немедленно.
Эдгара оглушил пронзительный визг, и волна ужаса окатила так, что на висках выступили бисеренки пота. Он выронил блюдо с вишнями, бутылку с вином и бокал, который упал, расплескивая содержимое на платье Элизабет, ударился о камень и разлетелся вдребезги. А в следующий миг он уже прижимал к груди продолжающую вопить девчонку.
— Ну, все уже. Все, слышишь? Зачем ты туда полезла? Неужели на кухне мало яблок?

Отредактировано Эдгар Лоран де Вирр (17.09.2011 20:42)

Арлет сжалась в комочек. Земля приближается слишком быстро. Арлет почувствовала, что падение оказалась мягче чем, она ожидала, а вместо кроны дерева появилось лицо господина де Вирра. Она продолжала визжать, так как высота была немаленькая и ещё неизвестно, чем бы окончилось это падение, если бы не господин де Вирр. А вдруг она упала бы и сломала себе ручку, или ножку? От таких мыслей Арлет становилось жутко.
— Ну, все уже. Все, слышишь? Зачем ты туда полезла? Неужели на кухне мало яблок? — сказал господин де Вирр. Арлет успокоилась и открыла удивительные и большие глазёнки. Оценка обстановки дала следующую картинку: сейчас она на руках у господина де Вирра, слетела с ветки, он её поймал, и держит, а она долго визжала, что скорее всего ему придётся лечить уши. От таких мыслей Арлет, сделалось стыдно.
«Нужно срочно, что-то делать! И чем быстрее, тем мне меньше попадет!» — подумала про себя Арлет. Она увидела как к ней и господину де Вирру подходит та, красивая девушка, которая пришла с ним, и платье ее, о боже, было испачкано вином.
«Ну, все, теперь мне точно-точно попадет».
До этого происшествия с платьем можно было уповать на великодушие господина и его хорошее настроение, связанное с приездом гостьи, но теперь все. Можно вывешивать белые флаги и готовиться к самому худшему.
— Не бойтесь, юная леди. Все хорошо. С деревьев открывается потрясающий вид на окружающую действительность, не так ли? Я в вашем возрасте могла целыми днями сидеть на ветках, как обезьянка. И вы, не слушайте господина де Вирра, наслаждайтесь, пока вас не впихнули в тугой корсет и эти бесчисленные юбки...
У Арлет словно заложило уши, она быстро захлопала глазами, не понимая, что происходит. Может, она спит и ей это все снится? Взгляд на небо дал понять, что небо совсем не зеленое, вокруг не бегают табуны лошадей, и на земле не стоят горы свежесобранных яблок.
— Ну, опустите же вы её на землю! И познакомьте нас, наконец, с очаровательной леди.
Арлет ловко вывернулась из рук господина де Вирра, что бы воочию увидеть ту, которая с таким великодушием к ней отнеслась. Да, наблюдения показали, это было не последствием падения, она действительно существует, и она сейчас стоит перед ней.
«Так! Нужно срочно что-то делать!»
— Здравствуйте, меня зовут Арлет.
Она попыталась выдать, хоть что-то отдаленно напоминавшее книксен, как учила мадам Рене.
— Только папе моему не говорите... — не удержавшись, жалобно выдавила она.
Да, Орландо хоть и любил дочь, но бывал очень строг. А учитывая, что Арлет не нужно было искать приключения, они сами её находили, то о многом он мог узнать только год спустя. Да и то, случайно.

Отредактировано Арлет Дюмон (05.10.2011 19:51)

Девочка выбралась из рук Эдгара и бойко представилась:
— Здравствуйте, меня зовут Арлет.
Она присела в неловком реверансе, а Лиз в ответ с улыбкой, почтительно поклонилась:
— А меня Элизабет и мне очень приятно иметь с вами знакомство, любезная мазель Арлет.
— Только папе моему не говорите... — тут же выпалила новая знакомая, а Лиз рассмеялась и посмотрела на де Вирра. Значит, папа малышки Арлет совсем не он? Иначе, зачем ей просить о таком одолжении. Лиз наклонилась к девочке и заговорчески подмигнула:
— Разумеется, пусть этот случай останется нашим маленьким секретом.
Но Эдгар не разделял её энтузиазма и сразу же отправил девочку восвояси, с поручением для Фабио.
— Надеюсь, мы с вами ещё увидимся, — вдогонку крикнула Элизабет и тут же схватилась за предложенную Эдгаром руку, чтобы перешагнуть через весь тот беспорядок, который они навели в саду.
— Нет, ну что вы. Наоборот, я очень рада была познакомиться с малышкой Арлет. Я тоже была такой в детстве. Веселой, бойкой и озорной. Я тоже любила наш сад и двор... и озеро. И лазать по деревьям. А мой брат всегда ругался и грозился снизу, что юным леди не престало залезать так высоко, что они совсем не кошки и тем более, не птицы и им необходимо ходить по земле. А я боялась, что он расскажет папеньке, или маменьке и сидела тихо-тихо, закрыв глаза, уверенная, что если я ничего не вижу, то сама, как будто, невидимая. Представляете? Он злился и лез за мной, чтобы щекотно тянуть меня за ногу... и мы, обычно, падали сверху вниз, на траву и смеялись. Он меня щекотал до полусмерти. Это было очень хорошее время. И Арлет — счастливая. А платье... — Она засмеялась и махнула рукой. — Я уже привыкла. Они постоянно портятся. Это такая досадная особенность моего существования.
Да, теперь можно было вздохнуть с облегчением. У Эдгара нет очаровательных, белокурых дочерей, он никогда не был женат и вот, он здесь, рядом с ней, придерживает её за руку и она может болтать о сущих пустяках. О детстве, о платьях. Все равно о чем. Просто хотелось болтать. Еще хотелось, чтобы день никогда не кончался, застыл, как цокотуха в янтаре. И остался, остановился, навсегда. И они остались в этом желтом камне. И больше не нужно было думать, сожалеть, ждать или надеяться ещё на одну встречу. Ведь только кончится день, как ей придется уезжать. Там, дома, ждут и волнуются. Там любят. А тут? А тут любили... но это было очень давно...
Она мягко убрала свою руку из его ладони. Непреодолимые препятствия из стекла и фруктов закончились. Дальше она сама о себе позаботится.
— А вы расскажете мне о своем детстве? — они уже почти приблизились к беседке. Время убегало сквозь пальцы, а ей ещё столько нужно было узнать. — Ведь детство, это самая лучшая пора в жизни, не находите?
Она шла чуть впереди и обернулась, чтобы взглянуть на него, но тут же охнула и рухнула на коленки... что то больно сжало лодыжку, невыносимо. Так больно, что в глазах сами собой появились слезы и застлали глаза, заслоняя мир собою и не желая скатываться по щекам. Элизабет тоненько застонала. Боль окутала её целиком, как будто она не споткнулась, а заживо горела в огне. Она обхватила руками лодыжку, словно это могло ей хоть чем-то помочь.

— Все. Бетти, все... Уже не больно. Посмотрите на меня. Просто посмотрите на меня. — Элизабет подняла на него удивленные и полные слез глаза.
Ну как же не больно? Как же? Ещё как больно... Боль пронзает полностью, заслоняя собой все другие ощущения и чувства. Но стоило руке Эдгара коснуться её лодыжки, как боль отступила, заставляя облегченно выдохнуть и захлебнувшись слезами, которые, наконец, прорвали заслонку, всхлипнуть.
«И правда, уже совсем не больно... Совсем хорошо...» — подумала она с облегчением, кулаками размазав по щекам слезы, и, устало закрывая глаза, крепко обхватила руками его шею, все ещё вздрагивая, позволяя уже в который раз за сегодняшний день взять себя на руки. От боли осталось только тихое, ноющее ощущение в районе подвернутой лодыжки. Но это ноющее чувство смывало другим, более острым. Его запахом, в котором она теперь плыла, пытаясь не утонуть. Ну почему так хорошо, когда они просто идут рядышком и разговаривают? И почему так плохо, стоит ему только дотронуться, приблизиться на недопустимо близкое расстояние. Сердце застучало так, словно хотело выпрыгнуть из груди, чтобы не сгореть в том пожаре, который неминуемо разгорался внутри. Она положила голову ему на плечо, уже понемногу успокаиваясь, рассматривая сплетение волос. Её, огненно рыжих и его, соломенных прядей, прямо рядом с её глазами. Пышные завитки против прямых волос. Пожар и безмятежность бескрайнего ржаного поля.
Она вернулась к реальности только тогда, когда её снова мягко положили на подушки и перину. Умелая девушка туго перебинтовывала её больную, припухшую ножку, обнажив практически до колена, нисколько не смущаясь присутствия Эдгара. А Элизабет смутилась. Отчего мучительно покраснела, прикусив губу. Но тут же испугалась, что он поймет её смущение буквально и уйдет, не желая ставить леди в неловкое положение.
— Только не уходите! Побудьте ещё чуть чуть, — она крепко схватилась за его ладонь. — Мне совсем не больно, правда. Но если вы уйдете, я же знаю, все вернется...
Молодая служанка удивленно посмотрела, но промолчала, хотя Элизабет поняла все и без слов. Разумеется, больную нужно было причесать, умыть, раздеть и уложить в кровать. А смотреть на все это господину де Вирру совершенно не обязательно.
— Дайте мне только время переодеться и возвращайтесь. Хорошо? Обещаете? — она умоляюще смотрела на Эдгара, с явной неохотой отпуская его руку.
Как только он вышел за дверь, проворная Кити, стараясь не тревожить больную ногу, стянула громоздкое платье и всю нижнюю одежду, развязала корсет. Выхватила, как волшебница, с победным видом, белоснежную, кружевную сорочку с длинными рукавами воланами и высоким воротом на завязках.
— Красота... — не удержавшись, прошептала Бет и тут же начала удовлетворять свое неуемное любопытство, пока в эту самую красоту её обряжали. — Осталось от прежней хозяйки?
— Нет, ну что вы, госпожа. Это так, на всякий случай, — беспечно махнула рукой веселая служанка, а вампиресса задумалась, какой такой всякий случай мог бы периодически подбрасывать Эдгару гостей, которым нужны были такие красивые ночные сорочки. Сразу замелькали образы разношерстных, миловидных дамочек, которые вот так же гостили, быть может, в этой комнате. Распускали тяжелые косы, надевали сорочки. И ждали, когда он вернется.
Когда волосы были расчесаны и как будто небрежно рассыпаны по плечам, лицо умыто от слез, а больная нога удобно уложена на подушку, и вся эта красота укрыта пушистым одеялом, Элизабет устроилась на подушках, сложила руки поверх одеяла, поправила ворот и отпустила служанку:
— Спасибо Кити. Вы настоящая волшебница! Нога уже совсем не болит. Можете идти... и позовите господина де Вирра. — Горничная понимающе улыбнулась, поклонилась гостье и вышла, мягко прикрывая за собой дверь. А Бетти уставилась в потолок, приготовившись ждать его появления. Нога уже не болела и не ныла. Впереди была целая ночь и целый вечер. И пусть бы он провел эту ночь с ней, как она когда-то, в ле-Ридо.

Эдгар почти сразу вернулся, ей совсем не пришлось ждать. Зашел, и остановился, вглядываясь в её лицо. Элизабет смутилась. Она очень часто смущалась в его присутствии. Наверное, потому что фантазия услужливо подкидывала сознанию разные сценки, достойные красоваться в глупых книжках про любовь. Вот сейчас он как подойдет, порывисто, как прижмет к себе и скажет, например, что жить без неё не может и понял это в ту самую минуту, когда увидел, придя в себя на широком дворе поместья ле-Ридо. Запутается в волосах, заблудится в словах. Но он так не сделает, разумеется. Отведет взгляд, придвинет кресло и заботливо поинтересуется о самочувствии.
— Спасибо. Уже лучше, почти хорошо. — Она мягко улыбалась и кивала, когда он говорил про её родных.
— Вы умеете снимать боль, да? Когда вы в саду дотронулись, то все почти сразу прошло. Хотя до этого я чуть с ума не сошла. Это полезное умение... Знаете, доктор говорит, у меня очень низкий болевой порог. И бывает, если сильно больно, то могу даже сознание потерять. Ну, не сознание, а просто отключиться от реальности, как будто вообще ничего не чувствуется. И даже если представляю, что палец, например, порезала, то боль ощущается почти физически. Как будто она рождается где-то внутри и растекается по венам. Папенька говорит, именно из-за этого я всего боюсь, из-за порога. Так странно, сравнивать боль с речкой и порогами... А у вас какой порог? Вам же не было больно? Вы же её потом отпускаете, чужую боль? А вдруг она зацепится, скажем, за Кити? Или за старого Фабио? Что же делать тогда? — ей вдруг стало немножко стыдно... За эту дурацкую болтовню и за то, что ему пришлось взять её боль на себя. И зачем, вообще, все это рассказывать и спрашивать? Она поспешно замолкла, прерывая поток своих глупых вопросов.
Зашла Кити, принося с собой чашку с темной, ароматной жидкостью. Молча поставила на столик рядом с кроватью и неслышно удалилась.
— Это нужно выпить. Будет немного кружиться голова. И... Напиток горький. С медом, но все равно, горький. — Эдгар чуть улыбался, подавая ей лекарство. А она приняла горячую чашку, обхватывая двумя руками круглые бока, стараясь не расплескать содержимое.
— Ну и пусть! — Элизабет осторожно вдохнула терпкий аромат, поднося чашку к лицу, и сделала не смелый, маленький глоток. Отвар и правда был горек. Но медовая сладость, растворенная в нем, делала вкус напитка особенным. Лиз вздохнула и попробовала допить настойку залпом, одним махом. Голова ощутимо закружилась, она протянула Эдгару чашку и откинулась на подушки. Тело как-то сразу ослабело, потеплело, веки сами по себе налились тяжелым свинцом. Невыносимое ощущение беспомощности. Она попробовала сжать ладонь в кулак, как делала обычно, проверяя свое состояние, но ничего не получалось. Не хватало сил. Стало понятно, насколько она устала за сегодняшний день. А, возможно, ещё и простыла, вдобавок к подвернутой ноге. Но все равно, ничего же страшного, бывало и не такое... Почему она сейчас так расклеилась? Непослушными пальцами она попыталась натянуть одеяло до самого подбородка.
— А что входит в этот напиток? — Запоздало поинтересовалась она. — Не такой уж он и горький... Скорее сонный.