Стук каблучков по Главному проспекту, совсем-совсем тихий, словно шелест опавших листьев осенью, подхваченных ветром, его едва уловишь на слух. Чёрные туфли на каблуке — ах, да какие же это туфли! — туфельки почти не касаются каменистой дороги проспекта, ножки в белых гольфах — и не поймёшь, где заканчиваются гольфы, так бледна кожа, только по снежному кружеву и определишь — легко несут вперёд чью-то маленькую худощавую фигурку. Она то ныряет в спасительную тень от ветвистых деревьев, скорее скрыться от солнечных лучей, которые словно всё видят, пронизывают, обличают, то вновь выскальзывает на дневной свет, и тогда уже другие тени, тень от широких полей шляпки и небольшого зонтика, словно сотканного из тончайших нитей паутин, кружевом ложатся ей на лицо, и от этого кажется оно ещё более бледным, а черт и вовсе не разглядишь, и не узнаешь, кто столь легко, бесшумно движется в прохладном воздухе апрельского вечера.
Шаг, шаг, ещё шаг... Вперёд, скорее, увидеть, вдохнуть... Так легко несли её ноги, но долгие пешие прогулки слишком утомительны для той, кто долгое время провёл в сумраке четырёх стен, путешествуя лишь по пыльным страницам книг. Ровное и размеренное прежде дыхание заметно сбилось, сам шаг замедлился, уже не так шустро шелестели каблучки. И вот, когда уже готова была повернуть назад фигурка, готова была оставить свою прогулку и вернуться домой, в спасительную тень и тепло, тогда вырисовалась впереди вывеска, а на ней изящными буквами заскользили манящие слова: Кафе «Винный вечер». И губы оттенка нежных роз трогает легкая улыбка, а ладонь в бледно-салатовой перчатке, едва прикоснувшись к ручке двери, мягко отворяет её. Дыхание тепла, шаг вперёд — кафе принимает новую гостью.
Она легко ступает в уютное помещение, где не режут уже глаза солнечные лучи, а приятно обволакивает мягкий свет ламп. Кое-где на столах свечи. Она — тонкая фигурка в салатовом платье, словно в тон только наступающей весне, а сверху накинут плащ цвета березовой листвы. Каблучки, всё так же едва слышным шелестом прокатившиеся по дощатому полу, приводят её к белой глади столика; руки будто живут своей жизнью: вот на плетёный стул опускается плащ, и видно, что девушка совсем худа фигуркой (в последнее время её отчего-то съедала хворь, хотя душа толкала тело вперёд, навстречу приключениям), талия обтянута черным поясом с бантом-бабочкой — страшно смотреть, следом уже сумочка раскачивается рядом, а вот с головы слетает светло-салатовая шляпка, и темные кудри волной струятся по узким плечам. Она неслышно опускается в плетёное кресло, на мягкую багряную подушку из какой-то ворсистой ткани, шумно вздыхает, грудь полнится теплым воздухом, и на бледном скуластом лице, никак не может оно принадлежать простому человеку, проявляется какое-то странное умиротворение. Приятное место.
Подскальзывает официант в ослепительно-белом фартуке: черный блокнот, перо, вежливый тон. Желает ли чего-нибудь юная мазель? Как же тут не пожелать, согревающий чай с мятой и бергамотом сейчас будет очень кстати. Дарин едва склоняет голову, официант кланяется, и тут же вампиресса теряет всякий интерес к нему, да и что там, уже умчался, а может быть уплелся выполнять заказ. Скоро на столике появится ароматный чай, а пока серо-голубые глаза с живостью изучают посетителей кафе, и всё скользят с одного на другого, по-детски проницательные. Рыжий всполох. Стоп. Уже с большим интересом Дарин прямо глядит на девушку у барной стойки, с бокалом жидкости цвета крови в руке, с огнём в волосах.