Раннее утро первого августа, казалось, ничем не могло бы отличаться от такого же начала дней в июле, а до него — в июне. Слабый ветер гонял теплый воздух в открытое окно, чуть шевеля занавески, и был еще прохладно-ласковым, обещая стать по настоящему знойным только лишь через пару часов.
Джон медленно выныривал из сна, где ему снилась какая-то воинственная чепуха с золотоволосым принцем Хурбастана, оперной певичкой из заведения, где Смиту посчастливилось быть на прошлой неделе и, собственно, сновидцем в главной роли. В кульминацию же, когда леди с сомнительной репутацией уже падала ему на руки, а в кармане у него лежали все честно (почти) добытые алхимические формулы, именно в этот момент, луч солнца радостно пощекотал его щеку и закрытое веко, заставляя вырваться из приятного сна с яркими картинками.
«Будь проклято утро!», — возможно, это было бы правильной мысль, но Джон Смит, перевернувшись на бок, неожиданно столкнулся носом с чьим-то обнаженным плечом. Бархатистая светлая кожа, приятный запах изнеженного тела, определенно женского....
Бровь Смита невольно изогнулась и поползла вверх. Представьте, что вы мужчина, в постели которого чаще всего бываете только вы, и только в одиночестве. Представьте утро, когда встает солнышко и физиология дает о себе знать (О, мужчины поймут...). Представьте, красивое обнаженное женское тело рядом. Для того, чтобы сдержаться нужно поистине ангельское терпение. А терпеливым — Джон Смит никогда не был, как, впрочем, и ангелом тоже.
Он легонько коснулся кончиками пальцев ее плеча, пользуясь тем, что одеяло соскользнуло с прекрасного тела, пока Эсмеральда спала. Джону нравились прикосновения, нравилось ощущение тонкой кожи под пальцами, а прикасаться к этой женщине было истинным, совершенным удовольствием, таким ярким, таким мимолетным и до боли в венах одурманивающих.
До нее так много раз свидания заканчивались еще до начала утра, когда Смит просто поднимался с ложа, где еще спала очередная красавица, одевался и уносил ноги.
«Ты бы сочла это оскорблением», — улыбнулся своей мысли Джон, — «непременно, сочла бы...».
Его накрывало необъяснимой нежностью к этой сильной, уверенной женщине. Его потрясало в ней так многое, что ученый боялся диалогов с самим собой, где услужливый, но чертовски противный голосок осведомит его, что он попался. Как мушка безвольная в паутинку. И качается, качается, качается, пока еще жив...
Скользнув тяжелой после сна ладонью по ее телу, прижимая Эсмеральду спиной к своей груди, Джон целовал ее куда-то в волосы, пользуясь той минутой, тем мгновением, пока ее ресницы не дрогнут и она не проснется.

Отредактировано Джон Смит (02.11.2011 01:50)

Камиль ЛаШанс в обществе прослыл, как чудак, видящий мир, если не через розовые очки, то через искривленное стекло. Его высказывания и взгляды — революционны, его отношение к обществу — условно, его мнения — не модны. И все же, замечания незамеченными не оставались, а суждения вызывали эмоции. Самые разные эмоции: от восторга и дружеской привязанности до отвращения и ярой ненависти. Вот одно из последних чувств и вызвал его бойкий протест, что Камиль выразил совсем недавно на одном светском рауте среди мужчин, коротавших вечер за сигарой, некрепким алкоголем и разговорами о взаимоотношениях мужчин и женщин. Он высмеивал рвение мужчин доказать женщине, что место ее на кухне, да в спальне, непременно по желанию мужа, вздумавшего в сей момент удовлетворить зов плоти и похоти. Может быть, дело это обстояло именно в том, что ловеласом и знатным бабником, Джон Смит никогда не был. Он уважал женщин и считал, что они достойны тех же прав, коими наделены мужчины, хотя бы, потому что некоторый элемент физиологии не является достаточной причиной к унижению личностей, что природа этим самым элементом не наградила. Его смущал и откровенно раздражал тот факт, что другие мужчины этого не принимают.
Итак, на этой почве, оказавшись в одной постели с мадам Лэйкмур, Камиль расценивал ее не как собственную победу, а как равного партнера, добровольно и по обоюдной симпатии ввязавшегося в это любовное приключение. Нежность и страсть смешивались в нем в сумасшедший коктейль, и ЛаШанс с удовольствием дарил его Эсмеральде в каждом прикосновении, получая столько же взамен. Это было поистине захватывающе — каждой клеточкой тела любить ее. И пусть это чувств растает как сон, с рассветом, отрицать его наличие на данный момент, было бы глупостью. А глупым Камиль никогда не был.
Та упоительная уверенность ее поцелуя, ее насмешливые ненастоящие обиды и колючие улыбки, ее сонные взгляды, ее пряная меланхоличность и фантастическая расчетливость (взять хотя бы в пример вчерашний вечер и то, как опрятно она умудрилась избавиться от одежды, не примяв не одного кружева. Интересно, она, правда, думала, что он не заметил?) — все вызывало в Камиле такое искреннее восхищение, что мужчина невольно задумывался о шаткости своих жизненных устоев, где есть место исключительно науке и одиночеству.
Какие могли быть у него мысли о завтраке? Об алхимии? Об учениях древних философов и моралистов? О правде и неправде? Какие мысли могли быть в его голове, когда Эсме так близко, когда чуткие руки робко (о, ЛаШанс знал, что это было какое угодно прикосновение, только не робкое) касаются его кожи, проскальзывая, как будто невзначай по его плечам.
— У меня есть другая идея... — он улыбался ей просто потому, что она была совершенна, а совершенству трудно не подарить улыбку.
Возможно, Эсми еще что-то говорила, но Джон уже не слышал, он склонился над ней, опираясь о кровать локтем, чтобы избавить от тяжести собственного тела и целовал шею, грудь, плечи, кажется, слишком одурманенный манящим запахом ее кожи, совершенно не обращая внимания ни на какие вялые сопротивление, которые, как он догадывался, непременно должны были последовать. Изучая самыми кончиками пальцев и губами каждый сантиметр прекрасного тела, Камиль с каждым поцелуем выбивал мысли из головы, застилая их разливающимся по венам горячим желанием. Она была, как нечто волшебное: порочная и дикая, одновременно такая нежная и здравомыслящая....
Поймав запястья Эсми и прижав к постели, Смит шептал нежные глупости ей в губы, тихо смеялся и не стеснялся демонстрировать, что ему очень нравятся эти короткие игры в любовь, как и совместное пробуждение.
Нет, он не слышал, как у дома появился рассерженный гвалт голосов, как тяжелый кулак юстициара требовал немедленно открыть дверь, как по лестнице кто-то, часто дыша от быстрого бега, поднимался на второй этаж в его спальню.
Дверь, даже не скрипнув, поддалась и распахнулась, пропуская в «альков любви» запыхавшегося слугу.
— Господин Камиль.., — в панике начал он, не отдавая себе отчета, что раскрыл имя нанимателя чужим ушкам (очень хорошеньким, надо признать), — там Орден.... Сэр, я должен... — и тут он осекся, кажется, только в это мгновение понимая, что перед его глазами, предаваясь утренним играм, предстали два обнаженных тела, — Простите, простите... Мистер Смит.... — неумело попытался реабилитироваться лакей.

Отредактировано Джон Смит (04.11.2011 20:37)

Сильных женщин Камиль любил. Они вызывали в нем восхищение, и те самые героические порывы души, которые заставляют мужчин участвовать в войнах. Но, до Эсмеральды, словосочетание «сильная женщина» он относил более к моральным качествам. Оказавшись же на полу, под покровом одеяла, ЛаШанс мысленно пообещал себе пересмотреть приоритеты.
На гнев леди Лэйкмур время еще будет. Сейчас юстициары резво затмили собой и обнаженную красавицу в кровати, и утреннее возбуждение и негу теплой постели, сосредотачивая на себе все внимание ревинанта. Если подумать, это было несправедливо по отношению к Эсме, но такова судьба.
«Я подарю ей что-нибудь приятное потом», — виновато кольнул тихий внутренний голосок.
«Если на свободе останешься», — а этот внутренний голосок особенной добротой не отличался.
— Ты не слышал, что сказала тебе мадам? — Камиль посмотрел на слугу и поднял бровь, — скажи им, что господин одевается и примет их через минуту...
Но на этом приказания не прекратились:
— А сам беги в библиотеку, убери оттуда книги по некромантии, их не должны найти. В лаборатории убери все в тайник. Ничего... Слушай меня внимательно... Ничего, не единой книги или сосуда не должно остаться на столе. Действуем по плану....
Ревенант оживился, подбирая с пола одежду и быстро натягивая на себя. Его лицо озарила азартная улыбка и слуга невольно (но довольно отчетливо) фыркнул сквозь зубы. Ни для кого в этом доме не было секретом, что Джон Смит любит неприятности и с радостью в них ввязывается. Он не практиковал некромантию и, скорее всего, даже не пытался. Что, кстати, нисколько не мешало ему ее изучать из праздного любопытства. Лаборатория была полна «абонементов» для ареста, и, как все обитатели особняка Бланшери подозревали, мистер Смит держит их, потому что это — запрещено. Хотя, какие именно эксперименты он проводит, никто не знал, а ночные взрывы, приглушенные крепкой кладкой каменного пола из лаборатории, ни на один вопрос не отвечали.
Он повернулся к Эсмеральде и улыбнулся, запутываясь в манжетах рубашки:
— Камиль ЛаШанс, мадам, — представился Джон и чуть склонил голову, — и я хочу предложить вам быструю утреннюю прогулку... по карнизу! Эсмеральда, дорогая, вы только взгляните, что за прекрасное утро! Собирайтесь же... побыстрее....
Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что она слышала приказания его слуге, и в ее голове родилось множество вопросов, требующих немедленных ответов, которые ему все-таки придется дать ей позже. Хотя бы, когда они достигнут безопасного расстояния.
Камиля бы вполне устроило даже, если бы Орден его поймал, но нужно было выиграть время для «уборки» лаборатории. Сейчас Эсмеральда была прекрасным козырем, в случае задержания он вполне мог скосить под дурачка и сообщить, что вообще-то был занят ничем иным, как спасением репутации дамы сердца. То, что такое откровенное признание эту самую репутацию уничтожит на корню — Камиля не слишком заботило.
— Мадам, прошу Вас, — ЛаШанс немного развел руками, — Быстрее. Вы же не хотите на допрос к юстициатам... Говорят, они не выбирают методов. Я все объясню.... Эсмеральда, я правда, отвечу на все ваши вопросы. Позже...