Остановившись у высокой арки, являющей собой вход в мрачную обитель успокоения и смерти, Лисса неторопливо огляделась. Молчаливые надгробья, склепы с ангелами и плакальщицами, чьи мраморные лица пугающе светились белым в темноте, размытые темные тени кустов и деревьев. Узкие, поросшие травой дорожки ровными рядами, расходящиеся в стороны. Все было тихо и спокойно. Ничто не двигалось в этом угрюмом местечке, но Хольд все равно чувствовала себя неуютно. Будто за ней наблюдал кто-то, скрывающийся в ночи, прячущий даже свое дыхание, ловкий, сильный и опасный хищник. Но это беспокойство было едва ощутимо, и она не чувствовала страха, тем более она была не одна.
— Так значит, учитель этикета из Мун-Ци? А вашу историю не опишешь в трех словах, верно?
Дорога до кладбища оказалась не такой уж долгой, и почти весь путь они прошли в задумчивом молчании. Казалось, каждый из них погружен в воспоминания прошлого, окруженный призраками давно минувших дней. Но посещение таких мест неизменно навевает тягучую тоску и горькую печаль по тому, что ушло из жизни и никогда больше не вернется, не появиться вдруг на другой стороне улицы и не постучится в дверь. Во всяком случае, именно так чувствовала себя Хольд.
Она прошла под аркой, снова почувствовав прилив тревоги. Да, она была не одна, но и ее спутник был мало ей знаком. Зачем она только упросила его привести ее сюда, да еще и буквально ночью? Ночью на кладбищах всегда жутко. Может быть ей стоит уйти? «Вздор какой, здесь не опасней, чем в других местах. Просто посмотрю на мамину... могилу и вернусь домой», — подумала Лисса с раздражением. И снова остановилась. Она вдруг поняла, что совершенно не представляет, как найти нужное ей надгробие. Кладбище была далеко не маленьким, и она совершенно не представляла куда идти. Она беспомощно взглянула на Натаниэля.
— Наверное, они по годам расположены. — Она посмотрела на ближайшее надгробье. — Это совсем новое, наверное, надо пройти ближе к середине. Должно быть там. Отец как-то сказал, что у нее узкая и высокая такая плита. И синяя. — Лисса потянула спутника за рукав дальше по дорожке, вглубь притихшего кладбища.
Неожиданно поднялся легкий ветер, и Хольд пришлось замедлить шаг, убирая с лица прядь растрепавшихся волос. Вновь стало неспокойно. «Как все-таки чужая печаль угнетающие действует на нервы. Это просто невыносимо. Но мы не будем здесь долго». Но в глубоко в душе Лисса могла признаться, что только ее гордость не дала ей в эту минуту развернуться и уйти подальше от этой давящей тишины, шелеста листьев, похожего на таинственный шепот, и чувства паранойи, поднимающегося в ней каждый раз, когда они проходили мимо застывших глаз плакальщиц и строгих лик ангелов, чувства, словно за ней пристально наблюдают все эти застывшие в веках изваяния. Только теплота руки ее спутника вселяли в нее ощущение относительной безопасности. И она была этому благодарна.

В мире усопших властвовала тишина. Все вокруг было будто укутано ее прохладным шелком, застывшее в вечности и безмолвное. Только тихо шуршала под ногами мелкая щебенка, неожиданно щедро усыпавшая все дорожки. Лиса обернулась на мгновение — белая полоса дробленного камня белела далеко за их спинами и вдруг резко обрывалась, будто ныряя в вязкую темноту. «Как же быстро здесь умирают люди, что несколько десятков метров даже не успели еще засыпать щебнем, а кладбище все растет и растет». Девушка грустно вздохнула и вновь обернулась к своему спутнику.
— Оказывается, вы были весьма важной персоной у себя на родине, мэтр? И теперь вы чувствуете невыносимое горе потери или счастье свободы? — Хольд остановилась, нахмурившись и всматриваясь в темноту, и, решившись, свернула вправо. — Простите, я не должна задавать таких бестактных вопросов. Иногда я не контролирую свой болтливый язык.
Она еще раз свернула, направляюсь к высокому камню, темнеющему на фоне соседних светлых надгробий.
— Мама? Я... я не очень помню. Но воспоминания о ней вызывают у меня такое странное теплое чувство. Вроде защищенности и покоя, спокойствия домашнего уюта, с горячим чаем и шумными семейными ужинами. Я много себе нафантазировала, пока жила вдвоем с отцом. Он всегда был погружен в работу, и у нас никогда не было ничего такого, о чем я слышала в школе. Все эти домашние пироги, и ухоженные растения в саду, и вышитые занавески на окнах. — Девушка чуть сбавила шаг, приближаясь к цели. Ей было отчего-то и страшно, и грустно увидеть эту холодную глыбу, так непохожую на образ той нежной и доброй женщины, чей облик Лиса бережно хранила в своей размытой временем памяти. — Я помню, она приходила ко мне по ночам, когда мне было страшно, укрывала меня одеялом и негромко что-то рассказывала, что-то очень приятное, и я засыпала под эти мягкие напевы. Наверное, это мое самое яркое воспоминание о ней. Кажется, совсем немного, но... это очень важно для меня.
Каменная глыба надгробья неожиданно выросла перед ними, утыкаясь неровным срезом во все еще низко висящую над горизонтом луну. Лиса замерла, всматриваясь в кажущийся черным камень, вспыхивающий на свету тут и там ярко-синими и зеленоватыми искорками. «Да, отец и в худшие дни своей жизни знал толк в камнях», — девушка вздохнула, вспоминая пьяные походы отца в старые шахты недалеко от города. Ничего хуже и опаснее и не придумаешь.
Она неуверенно протянула руку, касаясь пальцами ледяной отполированной поверхности. Вот ее мать. Лежит у ее ног, отдавшая тело на растерзание подземным тварям, застывшая в красивом синем камне, и никогда, никогда она больше не придет к ней жуткой ночью и не обнимет ее. Хольд сглотнула поднявшийся к горлу комок, чувствуя, что слезы уже готовы политься из глаз. «Вот только разныться здесь в присутствии вампира мне не хватало. Здесь бы не мешало все повыдергивать». Лиса опустилась на колени у заросшей травой могилы. Вырвала несколько пучков упрямых сорняков, заполонивших пространство над ее мамой. Нежно погладила влажную землю. Ладонь вдруг коснулась чего-то металлического, и девушка выудила из травы тускло блестящий ключ.
— Очень странно, — она встала с колен, забыв отряхнуть налипшую землю, и стала внимательно разглядывать находку. — От чего бы это могло быть...
Лиса подняла на мгновение взгляд и нервно вздрогнула, чуть не подскочив на месте. Метрах в пяти от них стоял на дорожке огромный, по крайней мере, ей казалось, что он был просто гигантским, пес. Пес стоял и смотрел на спутников горящими на лунном свете глазами, вывалив из пасти длинный язык и шумно дыша. Девушка попятилась назад и схватила Натаниэля за руку, прижимая к груди свою неожиданную находку.
— Д-давайте отойдем в ту большую беседку с высоким ограждением, мимо которой мы проходили. Я не очень жалую собак. — В этот момент пес громко сглотнул и сделал пару мелким шагов по направлению к ним. — А эта собака, кажется, не очень жалует нас.

Лисса медленно отступала к белеющим колоннам беседки, не отрывая взгляда от пасти пса и мертвой хваткой вцепившись в руку Натаниэля. Подступающая паника так и норовила заставить девушку сорваться на бег и закричать. Но это было бы непростительной ошибкой, и она только прерывисто дышала, стараясь не шуметь гравием. «Ненавижу собак. Ненавижу этих злобных, здоровых тварей, которые шляются по улицам. Ненавижу собак. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу». Плечом Хольд почувствовала, как проснулся и зашевелился в сумке Виль, пытаясь выползти наружу. «Ты как всегда вовремя, животное. Ненавижу собак, почему их вообще оставляют жить в городе?!»
Погруженная в нервные переживания и наблюдение за псом, который все также настороженно стоял на дорожке между могил, подергивая кончиком хвоста, Лисса не сразу заметила, как уперлась спиной в холодную решетку беседки. Ледяное прикосновение железа мгновенно вывело ее из состояние ступора, в который затащила ее властная рука страха. Девушка с силой дернула низкую калитку, срывая небрежно накрученную леску, ужом нырнула в узкий проем, таща за собой вампира, и только оказавшись в безопасности каменного укрытия, отпустила его руку, переводя дух и возвращая нормальное дыхание.
— О, надеюсь, я не сделала вам больно? Я так боюсь этих тварей, что совершенно не держу себя в руках.
Хольд огляделась, аккуратно доставая из сумки нервно бегающую по книгам крысу и аккуратно сажая ее на плечо. За Вилем из сумки выудился огарок свечки, и в руках девушки вскоре затеплился маленький огонек. Его тусклый свет разорвал гнетущую темноту их временного укрытия, выхватывая из мрака огромную каменную гробницу в самом центре, щедро украшенную барельефами, своды крыши с потемневшими от старости и неухоженности витражами, склонившуюся на могилой статую плакальщицы. У статуи был отбит нос и отсутствовала часть правой кисти, роскошное мраморное платье пошло мелкими трещинами и покрылось желтеющими пятнами налета. На всем лежал отпечаток старости и запущенности некогда былой красоты. Только глаза плакальщицы, словно живые, влажно поблескивали на свету вставленными в глазницы минералами. И этот взгляд казался чуждым среди грязи и сырости беседки, словно укоряя родню покойника в неблагодарности. Наткнувшись на строгий взгляд плакальщицы, Лисса вздрогнула и поспешила отвернуться. Ей было неуютно в этом пахнущем мокрой глиной и сырой землей месте, но пес, находящийся где-то там, снаружи, казался намного большей опасностью.
Девушка подошла к решетке, вглядываясь в темноту. Темная тень собаки все еще находилась у могилы ее матери, беспокойно переминаясь и обнюхивая могилу.
— Надеюсь, она не запомнит мой запах. Они вообще могут запоминать что-нибудь? — Лисса виновато взглянула на своего спутника, — Извините, что втянула вас в эту историю. Но это было для меня... так важно. Казалось важным.
Только сейчас Хольд поняла, что не почувствовала почти ничего. Да, была грусть и тоска по тем совсем давно минувшим дням, по нормально семье, по чувству безопасности. Но кроме этой тоски не было больше ничего — ни какого-то неожиданного озарения, ни прилива тепла, ни ощущения ее присутствия рядом, ни какого-то одобрения, благословления или еще чего. Лиссе вдруг захотелось расплакаться, все казалось таким глупым, таким бесполезным, и одиночество давило сверху неподъемным грузом. И еще она нашла ключ.
Раскрыв ладонь, девушка в надежде уставилась на изящный маленький ключик. И тут же с досадой сжала его в кулаке. Она узнала маленькую гравировку на нем, это была гравировка с небольшой шкатулки — единственной вещи матери, которую отец прихватил с собой. Шкатулки, которую Лисса взломала всего несколько недель назад рабочим шилом. И нашла там украшение, которое никогда не носила. Слишком красивым и дорогим оно было.
«Странно. Почему отец отдал шкатулку мне, а ключ оставил здесь? Неужели знал, что я приду сюда? Неужели, хотел этого?» В эту минуту Лисса почувствовала укол нежности к своему непутевому родителю. Значит, он хотел ее возвращения, значит, он хотел для нее лучшей жизни, хотел ей все объяснить, дать ей опору под ногами. Пока пары алкоголя не уничтожили в нем это.
Она вздохнула и опустилась на каменную скамейку, примостив свечу на старый подсвечник. Посмотрела на Натаниэля и вдруг негромко рассмеялась.
— Какой странный вечер. Я сижу ночью на кладбище в полуразрушенной беседке, прячась от собаки, с вампиром, который мог бы вести внешнюю политику далекой Айзы, но строит корабли с людьми. Очень-очень странный вечер, кто бы мог подумать...
Она снова случайно наткнулась на взгляд статуи и опустила глаза, словно была в чем-то пере ней виновата.
— Грустно здесь сидеть, правда? Наверное, надо пойти домой, спать уже хочется. Постойте, а Вы что же, получается, работаете днем?