Начало игры
Жил-был веселый гробовщик... Нет, такое начало нам не подходит.

Шеппард был неотразим, как, впрочем, и всегда. Не в буквальном смысле не отражался, как вампиры, а просто превосходно выглядел. Но, к собственной досаде гробовщика, излюбленный костюм уже настолько пропах формалином, что даже после дорогущей чистки все еще был с душком. Настал час прощаться. Привыкший провожать людей и вампиров в последний путь целыми партиями, Элджер почему-то с огромной неохотой расставался с собственными вещами, полагая, что меркантильность — ни что иное, как осовремененный инстинкт самосохранения. Да и эмоциональную привязанность к приобретенному за свои кровные еще никто не отменял. Если бы у мужчины не было другой работы, он бы, наверняка, погребал собственные костюмы. Но дел обычно бывало выше крыше, потому Расчленяшка иногда нисходил до облачения совсем уж убогих покойников в собственные старые наряды. Как любой истинный мастер, он готов был принести такую жертву ради произведения искусства. А что, станете это оспаривать? Покойник — как то полотно, которое выставили один раз на всеобщее обозрение во всей красе, а после — навеки заперли в подвале. В этом смысле работа ритуального гримера, коим по совместительству был Элджер, куда более сложная и ответственная. Дается всего один шанс, и ты уже не сможешь через полгода трудов в гневе исполосовать полотно (не, ну, можно, конечно, но за отдельную таксу) и начать все сначала на ту же тему. Сложно? — Да! Нет права на ошибку? — Именно! Но Шеппард любил свое дело. Работа с людьми (преимущественно), работа на воздухе. Что еще нужно? Недостаток солнца (копать приходится ночью, ведь зачастую церемония погребения начинается утром), но это сущие пустяки. Гробовщику идет его бледность. На его фоне загримированные жмурики выглядят даже более живыми, что не может не радовать горюющих родичей.

— Та-а-ак, кто это тут у нас? — затянул Шеппард с энтузиазмом, поворачивая крохотное личико за острый подбородок и сюсюкая с покойницей, как с младенцем.
Учитывая обстоятельства, гробовщик даже не пытался обремениться уважительно-скорбящим выражением и продолжал сиять, как мартовское солнышко, еще прохладное, но такое лучезарное.
— Такая красивая, — опомнился, наконец, Элджер и наигранно шмыгнул носом, — и такая мертвая! Это прискорбно...
На самом деле Шеппард не любил работать с вампирами. Эти морготовы долгожители даже после смерти оставались настолько свежи и хороши, что услуги Эла, как опытного гримера, чудовищно обесценивались. Это почти то же самое, что просить профессионального акробата показать, как он умеет... приседать за деньги!
Однако сегодня Элджер был заинтригован. Посыльный его заказчицы попросил забрать тело лично, без лишних шума и пыли. Стало быть, дело не подлежит огласке. Но проводить полагалось с почестями, что само по себе было абсурдом. Сочувствующая убийца? Неосознанное самовредительство? В любом случае, его, Эла, это совершенно не касалось. За последний год он провернул с пару дюжен куда более мутных и кровавых делишек, и этот случай врядли стал бы угрозой его лицензии. Если заказчица, чья совесть явно не чиста, искренне полагает, что классическое погребение не вылезет ей боком, то это ее личные проблемы. Шеппард — профессионал, а профессионалы не задают лишних вопросов.

В похоронное дело никто не идет просто так. Обычно это те, у кого «история непростая». Да и вряд ли кто-то из них в детстве мечтал хоронить мертвых, когда вырастет.
Как-то раз Элджер спросил бывшего владельца конторы, который начинал как обычный могильщик, что подтолкнуло его посвятить себя «вечной профессии». И тот поведал крайне не увлекательную, можно сказать, тлетворную для прекрасного Элджерового настроя историю:
«... я тогда жену хоронил. Нервы на пределе. Весь на взводе. От соболезнований уже тошно было. Изо всех сил сдерживал себя, чтобы не заехать по харе следующему же, кто приблизится на расстояние вытянутой руки с сочувствующей гримасой...
...помню, церемония уже закончилась, гроб начали зарывать, а я думал только о том, чтобы сбежать поскорее и закурить. Чтобы все свалили к морготовой бабушке. И чтобы дождь смысл свежие следы на кладбище. А потом гляжу я на могильщиков — сдержанные такие, хладнокровные. Лица сосредоточенные и отрешенные. И тут я понял — если сейчас не займу чем-нибудь руки, если не возьмусь за лопату, то натворю бед. Одного просил. Тот очумело так на меня посмотрел, но согласился... Непростая, в общем, история».
Дурак старый. А у кого она простая?
Однако в этом смысле Шеппарду, можно сказать, повезло. Не жизнь заставила, а сама Богиня, как говорят, велела. Работу свою Эл по праву считал призванием. Было в этом нечто фатальное и эпичное.

— А она так и доказывала, что гниение — это естественный этап заживления, представляешь? — почти срываясь хохот, развлекал гробовщик покойницу, аккуратно расправляя прядки светлых волос и художественно разметывая их по подушке.
Сегодня на набережной прошло все гладко. Хотя заказчица так и не изволила явиться, поручив все хлопоты камердинеру (или дворецкому, или любовнику, или кем бы он ни был).
Зачастую Шеппард использовал носилки (или мешок), но в этот раз сделал исключение — хрупкую блондинку бережно завернули в покрывало и водрузили на руки гробовщика, как ослабленного ребенка, мучащегося горячкой. Все случилось неожиданно, кеб пришлось нанимать впопыхах, и в этот раз возница не был «своим». Но проблем не возникло. Тот только раз поинтересовался, все ли в порядке с девочкой.
— Прихворала, бедняжка. Спит, — прошептал Элджер, заботливо прикрывая ушки вампирессе, ограждая ее смертный сон от шумного кебмена.

— Ну, так как? Персик или фуксия? — гримировать не просили, но Шеппард и сам был не прочь. — Ты права, персик, однозначно персик.
На церемонию никто не придет. Пожалуй, Элджер мог бы даже взгрустнуть по этому поводу. Если бы ему не было все равно. Но даже если трудов его никто не увидит, вовсе не стоит делать свое дело, спустя рукава. Главное, чтобы платили. А уж почившая заслужила свой последний марафет. Девушки ведь всегда утверждают, что прихорашиваются не для мужчин, а для себя.
— «Констанция Д’Эспри» — вот и все, что велено было высечь на надгробии, — с досадой сообщил Шеппард усопшей. — А как же пафосная эпитафия? Где посмертное доброе или не очень слово? Верная жена? Возлюбленная дочь? Распутная сестрица? Конечно, я мог бы добавить что-то от себя, — задумчиво потер подбородок гробовщик. — Как тебе такое: «Констанция. Она была образцовой покойницей. Хорошо пахла и нисколечко не окоченела»?.. Что, нет? — Элджер ошарашенно выкатил глаза, вглядываясь в миловидное личико, раскачиваемое из стороны в сторону его же, Элджеровой, рукой. — Ну и ладно. Сгинешь в анналах истории — пеняй на себя!

Могильщики, нахально и внезапно вырванные нанимателем из объятий сладкого забвения, работали в поте лица, чтобы поспеть к утру, пока гробовщик в ритме вальса возится с трупом и эпитафией. Девушку было велено похоронить на рассвете, не позднее.

Отредактировано Элджер Шеппард (28.09.2015 15:32)

— И снова здравствуйте, — недавним временем этот обреченный вздох вкупе с театрально возведенным к небу взором стал частым спутником обычно неподдельного Шеппарда. Бесхитростному по своей природе и жизнерадостному гробовщику была несвойственна излишняя драматичность, но с крайне драматичной мазелью Чедвик приходилось играть по ее правилам. Себе дороже будет — попытаться настроить под себя эту раздолбаную и безумно слезливую скрипку.
— Что стряслось, рыба моя, — участливо полюбопытствовал гробовщик, выходя из гримерки, а затем легонько прихлопнул дампирессу по обеим щекам, поднимая тем самым густое облако пудры с некогда белых, но теперь порозовевших от оной, перчаток, — мерзкая богачка увела из-под носа модную шапочку?
Посторонний наблюдатель мог бы счесть, что взбалмошная дампиресса нарочито выбирает самые непопулярные поводы, чтобы фигурально испить кровушки у вьющегося многострадальной веревкой Элли (тьху ты, Господи!). Однако кому, как не Шеппарду, было знать, где собака зарыта? А зарыта она была крайне не старательно и временами попахивала из-под надгробия с простой, но откровенной эпитафией: «Хорошей истерике повод не нужен». Но цели... Меркантильные цели, кои преследовала Салли, еще никогда не уходили от погони. Нет, однажды, разве что, когда старик Фаулер взял да и сыграл в ящик. После этой злой последней шутки несостоявшегося супруга рыжая вертихвостка еще долго поправляла здоровье и нервы. Ей бы в санаторий какой, но нет такого места, где проходят реабилитацию неудавшиеся вдовы богачей. Но, как говорится, на безрыбье и рак — рыба. И, видимо, достойной альтернативой классическому месту отдохновения Салли сочла ритуальную контору Шеппарда. И пускай далеко не каждому живому «Здоровый дух» показался бы подходящим приютом для обретения душевного успокоения, мазель Чедвик оказалась небрезгливой и по-своему экстравагантной в своих предпочтениях. А сам Элджер, пожалуй, был единственным счастливым обладателем того необычного «круга друзей», могущего безропотно вынести общество шумной, капризной и донельзя назойливой девицы. Признаться, после долгих лет общения исключительно с покойниками и их тихо всхлипывающими вдовами, гробовщику было крайне непросто свыкнуться с новой атмосферой, воцарившей в его скромном пристанище, но было в Салли нечто такое... значимое. Она не была простой девушкой. Она была Та Самая. В смысле, та, что не боится вида мертвого тела.

Отредактировано Элджер Шеппард (08.08.2012 23:55)

— Как утренняя булочка, — безапелляционно бросил Шеппард в ответ на вопрос о свежести трупа.
По правде говоря, покойная вампиресса была даже куда более свежа и румяна, чем сам гробовщик, а если уж Салли им не побрезговала, то и переживать было определенно не о чем.
Да, вероятно, гробовщику стоило бы быть нежнее с его дамой, если не сердца, то кошелька, но общая добродушность нрава вовсе не обязывает быть ласковым котенькой. Нет, увольте.
Как уже говорилось ранее, притворство Элджеру было чуждо. Мертвецы зачастую весьма лояльны и не требуют произведения на себя впечатления. Равно, как и скорбящая родня, чьи помыслы всецело заняты горестными событиями. Именно с такими женщинами (скорбящими, а не мертвыми) дампир обычно завязывал, с позволения сказать, отношения. И хотя Салли изначально относилась к их числу, со временем она стала чем-то большим, чем одна из безутешных мазелей, что по абсурдности женской природы хотят того, чего на самом деле не хотят — быть использованными и брошенными, чтобы забыть об одной боли, окунувшись в другую. В этом смысле гробовщик получался в некотором роде добродетелем. Но несносная дампиресса вошла в его жизнь и осталась. И хотя она была поистине крепким орешком, теневая сторона бизнеса Элджера должна была оставаться в тени, ибо лицезрение столь ужасных сцен бывало невмоготу даже хладнокровным непробиваемым мужчинам. Шеппард знавал это не понаслышке — как-то раз убийца разделываемой Элом мазельки потерял сознание прямо в присутствии гробовщика и девицы со сломанной шеей. Именно поэтому (а еще потому, что Шеппард попросту побаивался, что алчная до наживы Салли сдаст его с потрохами охотнику за головами) дампир не мог быть с любовницей, как ему свойственно, честным и прямолинейным. Пожалуй, если бы гробовщик не был тем, кем был, можно было бы счесть, что он боится потерять свою рыжую нахлебницу. И вот сейчас было самое время собрать воедино все крохи тех светлых чувств, что нет-нет да и пробивались сквозь толщу напряжения, вожделения и взаимного недоверия, возлегшую между дампирами, и принести их в жертву кое-чему более высокому и значимому — личному счастью Салли и ее надежде на достойный брак с достойным ее (и ее запросов) мужчины, которые стремительно ускользали из рук прелестницы с каждым годом. В конце концов, Веселая Вдова прожила уже ни много ни мало — треть своей жизни. Однако Элджер был не настолько благороден. А держать на безопасном расстоянии буйную красавицу и лишь временами сближаться в случаях острой необходимости было куда проще и, чего уж греха таить, приятнее, чем вовсе отпустить ее. Пускай Салли и влетала гробовщику в копеечку, но окучивание каждой новой женщины Шеппард искренне считал преступной тратой времени, а последнее он ценил куда больше любых денег.
И оставалось только одно — продолжать безбожно врать, и настолько гнусно, чтобы в правдивости никто не усомнился.
— Присядь, — в повелительном тоне попросил Шеппард, надавливая обеими руками на плечи дампирессы, пока та не плюхнулась в кресло для посетителей у входа в кабинет.
На желание окольцевать своего Элли девушка намекала уже давно, и намеки ее зачастую были далеко не деликатными. Проходя мимо белого платья в витрине магазина, Салли обычно начинала любоваться своим отражением в стекле и поправлять прическу, а траурный кортеж, очевидно, путала со свадебным, вышагивая чуть ли не перед гробом с торжественно вскинутой головой. А в ее ненавязчивом потирании безымянного пальца Шеппард уже почти что заподозрил нервный тик. Но, кажется, терпению чувствующей приближение статуса старой девы дампирессы пришел конец, а ухищрения исчерпались, раз она в открытую попросила о том, что само должно свалиться на каждую принцессу, аки манна небесная.
— Да, — задумчиво протянул Элджер, подпирая подбородок ладонью, а локтем — воображаемую поверхность, — я бы мог сделать тебе предложение. Сыграть пышную свадьбу на остатки сбережений. Быть может, расширить контору, нанять людей и со временем купить для нас новый дом. Эдакое семейное райское гнездышко с розовым садиком и белой оградкой. И возвести домик на дереве для наших малышей, Эрика и Хлои. А по субботам мы могли бы устраивать вечеринки с фондю и играть в шарады с нашими добрыми друзьями-соседями. В общем, я бы мог все это сделать для тебя, но я, как бы сказать это по-мягче... скорее выстрелю себе в висок, стоя на на спинке стула с петлей на шее и ртом, набитым цианидом. А после, так и быть, можешь заказать эпитафию: «Ушел от ответственности».
По мере повествования лицо Салли менялось от одной крайности к другой. Восторженная улыбка начала отдавать оскалом, а рдеющие щечки стали цвета гневного гематита. Поспешно приложив палец к возмущенно надутым губам, Шеппард продолжал:
— Не пойми превратно, конфетка, ты мне не безразлична, но чувства к тебе мои столь сложны, что их не описать скучными условностями. Например, когда мы впервые встретились, ты настолько поразила меня, что я загорелся безудержным желанием посвятить тебе стихотворение. Всю ночь промучился, а все, что вышло наутро, так это:
Ах, может ли с тобой сравниться лунный свет?
Не может, лунный свет — не язва!

Отредактировано Элджер Шеппард (12.08.2012 18:11)

Начало игры

Сегодня у Уоллеса было отличное настроение. По правде говоря, меланхолия али прочие проявления внезапного недовольства жизнью случались с ним крайне редко, ибо жаловаться на вышеупомянутую не было никакого смысла. В жизни маньяка было все — женщины, деньги и пироженки. Пускай первые зачастую мертвые, а вторые последние, ну и третьи — пригоревшие. Так или иначе, в душе маньяка поселилось некоторое блаженство, уже не менее часа влекущее его по направлению к симпатичной конторке лучшего (как говорят, а некоторые даже шепчут) гробовщика Дракенфурта. Хеки Уоллес обладал исключительной чертой — выражение его лица могло принять какое угодно выражение, от жестокого до по-детски наивного. И чем ближе была долгожданная цель его маленького путешествия, тем веселее он становился. Парочка прохожих уже успела дернуться в сторону от счастливого мужчины сорока лет, весело скачущего по бордюрчику, чем только раззадорила маньяка. Так, радостно почесывая трехдневную щетину и нюхая сорванный с клумбы цветочек, одухотворенный маньяк взбежал по ступенькам особняка и с трагическим и крайне серьезным видом постучал в дверь. Откашлялся, запихал цветочек в петлицу, сложил руки и сделал вид, что смотрит по сторонам. Задумчиво так, проникновенно и с тоской. Наконец, дверь отворилась, и маньяк с трагическим видом произнес:
— Здесь трупики погибших случайной смертью складируют в элегантные гробы и препровождают в мир иной? – каждое слово говорилось с таким серьезным выражением лица, что молодой мужчина, открывший ему, и сомневаться не должен был в глубинной печали и трауре клиента. Гордо потянув носом, Уоллес прошел следом за ним вовнутрь и застыл как вкопанный. Там, на холодном дощатом полу, стояла ОНА. Это была не женщина, нет! Это была фурия, растрепанная, бледно-зеленая и с зажатой в руке туфлей. Мужчина не сдержал восхищенного вздоха и учтиво поинтересовался:
— У вас тоже кто-то умер, миледи? Или вы только собираетесь убивать?

Куколка, конфетка — какой мертвый идиот посоветовал Шеппарду обращаться так к своей женщине? И каким же надо быть дураком, чтобы внять этому совету? Салли не сомневалась, что жизненный опыт гробовщик мог почерпнуть только из мимолетных бесед с родственниками усопших и куда более глубокого философского общения с безмолвными трупами. Но вряд ли безутешные близкие стали бы просвещать неискушенного дампира в делах сердечных.
Хотя против сладкого леди Чедвик ничего не имела, кроме, пожалуй, одного — своего веса. Бока молодой женщины округлялись, стоило ей лишь съесть лишний кусок торта собственного изготовления, после карамели у нее появлялись пухлые щеки, а шоколад убивал все надежды влезть в узкое, но такое красивое платье, купленное Элли полгода назад. А вот куклы ее пугали и раздражали. Тряпичные и фарфоровые вечно молодые мазели всем своим видом демонстрировали свое превосходство над дампирессой. У кукол всегда было полно платьев, обожателей и, в конце концов, к ним в пару обязательно покупали жениха. У двадцатипятилетней Салли гардероб был гораздо более скудный, обожатели в последнее время канули в лету, а жених грозил не просто сорваться с крючка, а еще и зарыться в песок на дне, откуда потом она его уже никогда не выудит.
Гнев новой яростной волной окутал и без того вспыльчивую натуру Веселой Вдовы, коя сейчас меньше всего оправдывала свое прозвище. Кисть с зажатой обувью мелко задрожала, угрожая здоровью гробовщика, но тот в последний момент успел перехватить карающую длань. Дампиресса вздрогнула от прикосновения ледяных рук Элджера, а потом и вовсе разжала пальцы и чуть не уронила туфельку на ногу своему меценату. К узкому запястью прижались сухие уверенные губы, успокаивая разгоряченную женщину и возвращая ей прежнюю уверенность в себе и своих действиях. Вторая рука Салли нетерпеливо скользнула к поясу брюк дампира, требуя продолжения, но громкий стук в дверь заставил лишь застонать и отпрянуть от довольно ухмыльнувшегося гробовщика.
— Здесь трупики погибших случайной смертью складируют в элегантные гробы и препровождают в мир иной? — с интересом промямлили за дверью и в холл ввалился перекошенный то ли от горя, то ли от чьего-то благословения по голове мужчина.
Леди Чедвик с изрядной толикой презрения скользнула взглядом по новому действующему лицу мизансцены и скрестила руки на груди, удобно пристроив там же обувь. Женская интуиция подсказывала, что от этого субъекта денег Элли не получит.
— У вас тоже кто-то умер, миледи? Или вы только собираетесь убивать?
— Ох, не-нет... Салли, будь любезна, организуй господину чашечку чаю. И мне, пожалуй. А вы проходите, проходите, милсдарь.
Мимике дампирессы могла позавидовать любая актриса, а сдержанности — ледяная статуя. Туфелька вернулась на свое законное место, а Салли неспешно направилась в сторону кухни, призывно покачивая бедрами.
— Он похоронил живьем моего несчастного супруга, — бросила она напоследок и скрылась за дверью.

Отредактировано Салли Чедвик (06.09.2012 20:04)

— Он похоронил живьем моего несчастного супруга, — показательно-безразлично выпалила Салли с понятными лишь гробовщику нотами глубоко затаенного раздражения.
Тут самое время заметить, что покойный как-хотелось-бы-в-это-верить-Салли ее супруг был не просто крахом всех надежд дампирессы на софитовое будущее, но и излюбленным козырем в рукаве, который, как считала сама Веселая Вдова, всегда актуален.
Наряду с сочинением претензий и упреков и закатыванием ярких истерик, Салли, когда ее вдовичье эго показывало свою ненасытную физиономию, обожала брать гробовщика, что называется, за саму суть, сравнивая его с преставившимся Фаулером. А тягаться с покойниками — дело совершенно гиблое. О них никогда не говорят плохо. Мертвые всегда лучше, умнее, талантливее, чем живые представители рода вампирского и людского. Смерть порою даже наделяет несуществующими качествами и очищает репутацию. Но умереть Элджер не был готов ради того, чтобы понравится женщине.
— Живьем? Полагаю, это был очень страшный человек, — любезно и на редкость хладнокровно, точно подобная практика не выходит за рамки социально приемлемого, прокомментировал поздний гость.
— Ах, полно вам, мазель Чедвик, — жеманно хохотнул Шеппард и, манерно отмахнувшись, развел руками — он был мертв вполне достаточно. Я проверил. В любом случае, вскрытие обратного не показало.
Излишек официоза был тем необходимым акцентом, подчеркивающим всю абсурдность брошенной реплики, а недобрая ирония должна была разрядить обстановку, хотя срабатывало это далеко не всегда и не со всеми.
Сдавленно хмыкнув и ценой огромных усилий сдержавшись от не приличествующего, как показала практика общения с ментально уязвимыми клиентами, потока скабрезностей, Элджер приосанился, деловито сдвинул брови и мгновенно (профессиональный опыт) обратился в кручину и сострадательность.
— Лучший друг? Прискорбно, сэр, прискорбно.
— А это чей портрет?... Так вот, лучший друг. Его звали Джон и мы жили душа в душу, — завел мужчина, прыгая с фразы на фразу, точно намереваясь ухватить за хвост разбегающиеся мысли и связать несвязумое — а потом он попал под экипаж...
— Какой ужас! — охнул Шеппард, едва с губ клиента слетел последний звук. — Знавал я такую парочку. Тоже жили душа в душу. А потом один из них взял и плохо кончил! Только вместо экипажа попал под поезд. Понимаю ваше горе, сэр, кошмарная, бессмысленная смерть! Крепитесь. И знайте, в горе вы не одни. Ритуал призван помочь всем желающим проститься. И... да, я знаю, как предосудительны бывают окружающие, как косо смотрят и укоризненно качают головой, глядя на то, что выбивается из их привычного понимания. Но, поверьте, вы пришли по адресу. Под этой крышей нет места порицанию, — вспомнив о критикующей все в пух и прах Салли, Элджер на секунду запнулся, — в моем лице вы его не встретите. Что касается церемонии, то можете даже не сомневаться, что...
Вдохновленно распинаясь о празднестве прощания, гробовщик никак не мог отделаться от смутной навязчивой мысли — что-то не так с этим человеком. Точно мужчина окружен незримой дымкой смерти, пропитывающей собой все вокруг, но нисколько не касающейся его самого. Неужели кончина сердечного друга оставила такой яркий отпечаток на несчастном? Но видений не было, а, значит, горюющий гость не умрет. Не сейчас, по крайней мере.
— Понимаю, как непросто вам в этот час, но я вынужден спросить вас кое-что очень важное, — шумно и драматично втянув носом воздух и напустив на лицо выражение самой неподдельной серой скорби, гробовщик склонился к правому уху посетителя, водрузив раскрытую ладонь на левое плечо в знак моральной поддержки, — какие цветы любил Джон? И... о, Роза, где мои манеры?! Как мне величать вас?

Салли была хороша, особенно для полукровки, особенно для «второсортной» (о чем свидетельствовали надменные и порой даже завистливые взгляды полукровок «первосортных»). Определенно, Салли (его Салли!) была красавицей. Пока что. И еще лет пять-десять ею останется. Да и потом, вероятно, она будет весьма внушающей величественной развалиной. Но собирать преподнесенные природой плоды несомненно следовало сейчас, пока наливной виноград не стал пресловутой изюминкой, коей так любят утешаться дамы, лишенные природных прелестей или давно их утратившие.
Этот нестихающий персональный праздник урожая продолжался уже достаточно долго в сравнении со всеми предыдущими романами Шеппарда. Говоря о бывших женщинах, большинство из имен которых гробовщик уже давно запамятовал, дампиру вспоминались не нежные губы (у каждой они были искусаны и плотно сжаты), не ангельские очи (все ведь покрасневшие и не здраво блестящие), не гладкая кожа (она у любой вдовы стандартного пепельного оттенка), а имена и эпитафии покойных супругов: мадам Маккей («Ты был преданным другом, честным мужем, но отвратительным плавцом»), др. Солсбери («Диагноз был неверный»), госпожа Гарриет («В гробу ты меня видал!»). Да и грех такое не запомнить. Элджер давно для себя отметил, что самые колкие и отчаянные послания оставляют именно женщины. Вероятно, оттого, что пережить дам крайне проблематично. Но если Салли умрет первой, Шеппард обязательно почтит ее чем-то особенным. Пока что дампир разрывался между «Теперь Ты в руках Розы. P.S. Роза, следи за кошельком» и «Здесь лежит мазель Чедвик, впервые — одна».

Но как же она была хороша! Именно Салли привнесла в довольно размеренную гробовщическую жизнь Элджера то странное смешанное чувство, от которого мужчина так упорно пытался отгородиться. То самое, что последний испытывал всякий раз, когда кто-то смотрел ВОТ ТАК вот на его добровольно принятую рыжую обузу. Толика гордости и самодовольства вперемешку с огромным рвением как можно скорее извлечь любопытные гляделки из черепной коробки очередного зазевавшегося дамского негодника.
— ...в моих отношениях с другом, прошу извинить, не было ничего предосудительного. Женщины, карты, выпивка... Я мог бы пригласить вас с мазель... — где-то в глубинах мозга, как показалось самому гробовщику, примерно по центру между ушами, раздался тревожный звоночек.
Тихонечко, но вполне характерно прочистив горло, дампир расправил полу пиджака, столь же тихо опустился в темно-зеленое кресло с натертыми до блеска покатыми подлокотниками и закинул ногу на ногу. Руки сомкнулись замком на правом колене, и хозяин дома снова взял слово:
— Транспортировка тела пусть вас не беспокоит, — пытаясь придать лицу выражение, с которым, как полагал Шеппард, он родился — полнейшей радужной беззаботности — мужчина проследил взглядом за взглядом же милсдаря Уоллеса, то и дело зыркающего на дверь, за которой скрылась разгневанная дампиресса, — этим обычно занимаются мои могильщики. Вам не придется и пальцем о палец ударять. Просто оставьте адрес — и, считайте, дело сделано. А что касается пирожных, то, я буду рад предложить вам в ответ на вашу любезность аналогичное угощение. Мазель Чедвик просто прирожденный кондитер. Жаль, что душа ее к этому не лежит... в профессиональном смысле.
На самом деле гробовщик просто поражался, с чего бы Салли вообще прилагала хоть какие-то усилия, дабы угодить своему любовнику. Но глядя, как дампиресса, старающаяся всеми силами следить за своими почти безупречными формами, скрупулезно ковыряет вилкой каждый кусочек торта, Шеппард наконец смекнул — кольцо ищет.
— Простите, господин Уоллес, покину вас буквально на минутку, — одержимый одной назойливой мыслью, Элджер стремительно промаршировал на кухню, где Салли возилась с кипящим чайником и сама кипела не хуже.
Без излишних комментариев дампир, положив руки на плечи девушки, резко крутанул ее к себе, лихорадочно осматривая убранство Веселой Вдовы, кое еще полчаса назад его вовсе не тревожило. Убедившись, что все пуговицы застегнуты, а юбка не обнажает щиколотки (эта бесстыдница не надела чулок!), Шеппард несколько облегченно выдохнул, сдув со лба назойливую челку, с которой давно грозился поквитаться, вот только доберется до цирюльника, одобрительно ущипнул девицу за щеку и попросил максимально громко и отчетливо:
— Салли, дорогая, аромат просто великолепный! Но не окажешь ли ты честь мне и моему гостю, попотчевав нас своими чудными десертами?
Вопрос был явно риторический и, не дожидаясь ответа дампирессы, гробовщик устремился обратно к первому мужчине, посмевшему засматриваться на его милую (хотя... нет, вовсе не милую) Салли в его же собственном доме!
Снова изобразив безразличную и беззаботную улыбку, Элджер, как бы невзначай, направил беседу ну совершенно не в то русло:
— Сыплю голову пеплом, любезный Хеки. И почтенно прошу простить — я сделал поспешные выводы и жестоко ошибся. Тогда... позвольте полюбопытствовать, вы, должно быть, женаты? — назвать гостя загорелым было сложно, но на пальце носившего кольцо хотя бы год всегда оставался след, как зарубка на дереве, которая со временем перестает бросаться в глаза, но еще очень долго о себе напоминает, если приглядеться. Но на руке Уоллеса не было ни кольца, ни «зарубки», и в данном контексте Шеппарда это даже несколько раздражало, а ведь так не хотелось раздражаться в адрес столь хладнокровного господина, коих в окружении гробовщика было ой как мало. — Эх, и снова я поторопился. Вполне ведь очевидно, что вы холосты!..
Разговор клеился странный и, дабы придать своему монологу хоть какой-то осмысленности в представлении гостя, гробовщик завел любимую многими современными мужчинами пластинку:
— Я, например, не могу не заметить, как стремительно мчится вперед время. Только подумать — все, абсолютно все, начиная от моды и заканчивая нравами, врывается в наши жизни и устаревает, не успев пустить корни. Вам, мой друг, выходит, тоже кажется, что брак — это архаизм, всего лишь пережиток тех времен, когда лишь скупые общественные условности формировали наш облик в этом мире?

Как скучно, как страшно жить в мире, требующем от тебя непременного участия в светской беседе. Особенно о женщинах. Согласно независимому мнению Хеки Уоллеса женщина, упоминаемая в ней, может быть либо проституткой, либо королевой. Ведь обсуждение деловых и прочих качеств родной супруги в большинстве случаев либо не находит своих слушателей, либо заливается доброй рюмкой виски и плавно перетекает в политику али что похлеще. Хеки Уоллес, по правде говоря, даже не задумывался о причинах отсутствия в своей скромной и тихой жизни существа женского пола. Как-то очень уж трудно было совместить его пагубную страсть втихаря издеваться над молоденькими девушками в темных подворотнях с исполнением супружеских обязанностей и совместными выходными. И он мог бы многое ответить на эту тему, если бы не поднос с пироженками, ворвавшимися в его жизнь столь стремительно и бесповоротно, что роли женщины на данном отрезке времени нельзя было более уделять и толики его драгоценного внимания. Кося взглядом на воздушные объекты своей любви, маньяк не без удовольствия окинул расчетливым взором не менее воздушные элементы, принадлежащие возвратившейся и хлопотавшей между ними мазель Чедвик.
— Безусловно, я не могу отрицать, что в этой жизни... — Уоллес зевнул и по старой доброй привычке потянулся почесать щетину. — Безусловно вы, мой любезный, мой милый мистер Шеппард, умеете вести светские беседы, а мое мнение на счет столь избитого вопроса вас адски интересует, но не находите ли вы подобные разговоры чертовски скучными и замусоленными чужими языками как рукав тролля, если те носят рубашки? Вот скажите, вы видели троллей? А хотя бы треть ваших знакомых имела счастье с ними познакомиться? Говорят, тролли очень воняют, разве это не так интересно, как стандартные вопросы института брака?
Уоллес все же потянулся к пироженкам и взглядом профессионала определил для себя вишневое, аккуратно извлекая из кучки и поднося к губам. Делая маленький укус, мужчина даже прикрыл глаза, а после утвердительно покачал головой из стороны в сторону, как бы отмечая кулинарные таланты леди-с-туфлей.
— А-та-та, какое мастерство! Да вы прирожденный кулинар, мазель Чедвик! — Уоллесу понравилось это определение, и он продолжал активно его использовать. — Странно, что мистер Шеппард столь холодно относится к вашим талантам!
Восхищенно жуя, маньяк расплылся в умилительной улыбке, отчего глаза его сузились, и лицо приобрело хитрое выражение. Сложив руки в замок, мужчина вернулся взглядом к застывшему напротив гробовщику и несколько удивленно приподнял бровь.

Сказать определенно о чем думал Хеки Уоллес в тот момент, когда мистер Шеппард орошал все вокруг излишками местной кулинарии, было несколько затруднительно. Чувства в душе маньяка смешались, подобно грому и молнии, молоку и муке в чудесном тесте от мазель Чедвик. Ах, Чедвик! Да-да, та самая Чедвик, женщина, к ногам которой он готов был положить весь мир, похоже заимела неплохую соперницу в лице собственной дочурки. Видит Роза, было бы интересно посмотреть на их баталии за пироженный трон! Но да оставим мечты для проеденной молью времен души и вернемся к вещам насущным, узнаем, так сказать, где собака зарыта. Уоллес криво усмехнулся.
— Мне показалось, или вы опять свели разговор к женщинам? Пусть даже и к столь безобразным, как тролльчихи. А знаете, где они встречаются чаще всего? — он полуобернулся к гробовщику и посмотрел на него сквозь дырку прихваченного со стола бублика. — В наших постелях!
Не сказать бы, что он относился к женщинам столь категорично. Некоторые их них оказывались весьма полезны, как те же проститутки, но и приносили множество проблем, зачастую венерического характера. Не будучи знатоком женской души, маньяк отлично знал женское тело. До последней его клеточки, впадинки и надреза на атласной коже. Пожалуй, в этом они с мистером Шеппардом были похожи, и даже больше, чем тот мог себе представить. Интересно, любил ли гробовщик пироженки так же рьяно, как и он? Уоллес серьезно задумался, надкусывая бублик. Забытый чай благополучно остывал, отставая от золотистых рогаликов по всем фронтам. «Я определенно заночую здесь», — хмыкнул про себя мужчина, блаженно прикрывая глаза, — «И съем все пироженки, да-да» Все заботы этого мира проносились мимо него подобно струе вливаемого в замешиваемое тесто молока. Мысли об убийстве отошли на задний план, и скальпель в кармане брюк спокойно улегся между двумя слоями ткани. Уоллесу было так хорошо и спокойно, что он по началу даже не заметил влаги на своем носу. И лишь после, открыв глаза, он удивленно уставился на гробовщика.
— Мистер Шеппард? Вы решили нас покинуть? — любезно поинтересовался он, вскидывая брови и надкусывая бублик. — Увы, в таком случае мне придется обратиться в другую контору.
Хозяин дома и сам был похож на трупа, отчего у маньяка складывалось нервное впечатление, будто он наконец получил по своим заслугам и отправился прямиком в страну мертвых. Нависшая над ними мазель Чедвик же напротив была как нельзя живуча и участлива — ее чудесные формы даже не удосужились залезть подальше в корсет, радуя не меньше, чем предложенные дамой тортики.
— Ах да, о чем это я, — проговорил Уоллес, сводя брови на переносице и почесывая подбородок. — Нет, я не кондитер. Парикмахер.
По правде сказать, он давно нигде не работал. Последние рабочие дни на профессиональном поприще обернулись для него полным провалом, когда он лишил одного зазнавшегося художника-постимпрессиониста правого уха. Чудом он смог тогда смыться из города, не оставив за собой никаких следов, кроме хлебных крошек на грязном кухонном столе. Пироженных крошек. Ах, а скольких крошек он порезал тогда! Уоллес даже мечтательно улыбнулся, оценивая собственную игру слов.
— Но я люблю выпечку, признаю. Особенно, когда она профессионально выполнена, — мужчина зевнул и подпер подбородок рукой. — Подпишите чек, и я всенепременно заберу вашу очаровательную спутницу на обучение, если она не храпит ночами. Это, знаете ли, самое неприятное, когда женщина храпит.
Задумавшись и проглотив последний кусок бублика, маньяк смахнул с коленей крошки, невозмутимо добавляя:
— К тому же такая милая.

Хеки с гримасой разочарования и одновременно понимающей улыбкой слушал ответ гробовщика, прекрасно понимая нежелание ухажёра столь милой мазель Чедвик расставаться с ней. Но маньяк и сам не собирался отступать от задуманного. В какой-то момент его все же посетила мысль, что, может, и не стоит лишать эту прекрасную леди (тем более, обладающую таким замечательным кулинарным талантом!) ее, по-видимому, не слишком разнообразной и не слишком разноцветной жизни в конторе ритуальных услуг, но... Но нутро взяло верх. Маньяк бросил очередной взгляд из-под полуприкрытых от наслаждения выпечкой глаз на стройную фигуру и расстёгнутую пуговичку юной леди и удовлетворенно выдохнул про себя. Оставалось только удивляться, как удачно в ней сочетались все любимые маньяком качества.
Но тут — увы и ах! — как ни хотелось Уоллесу покидать мазель Чедвик и еще больше — отрываться от этих прекрасных пирожных, но мистер Шеппард все же вспомнил о своем профессиональном долге и решил задаться конкретными вопросами, на которые маньяку еще предстояло придумать ответ.
Отправив в рот последний кусочек очередного кулинарного шедевра мазель Чедвик, Хеки приложил к губам салфетку, и лицо его вновь приобрело скорбный и печальный вид.
— Ну что ж, дорогой мой мистер Шеппард, — мужчина встал и поправил свой пиджак. — Вы правы, нам действительно пора перейти к делу. Где у вас тут кроватки для вечного сна выставлены? У вас есть готовые? Или все под заказ?
Господин гробовщик указал рукой на дверь, ведущую в соседнюю комнату и предложил пройти вслед за ним. Гробы действительно были на любой вкус и цвет. Хеки осматривал каждый, потирая свою бороду, но размышлял он совершенно не о потерянном друге. Маньяк и не представлял раньше, как выглядят его жертвы после встречи с ним, когда их хоронят. Это оказалось достаточно занимательным зрелищем. Юное, прекрасное лицо, искаженное гримасой ужаса, в обрамлении светлых локонов. Уоллес даже прослезился от умиления. К тому же, это было вполне уместно.
— Ох, милейший мистер Шеппард, — начал маньяк, промокнув глаза платочком. — Вот этот небольшой, он прекрасно подойдет, — Уоллес указал на красивый лакированный черный гробик. Поймав недоумевающий взгляд гробовщика, Хеки добавил: — Понимаете ли... Дело в том, что мой друг... — он сделал некоторую паузу. — Как бы это помягче сказать... Мой покойный друг был собакой. В прямом смысле этого слова. Но, смею вас заверить, он был для меня намного дороже, чем все двуногие, — маньяк поднял глаза и с некоторым заискиванием посмотрел на гробовщика в ожидании реакции.

Отредактировано Хеки Уоллес (09.10.2013 23:34)

Напряженность и некоторая настороженность, отразившиеся на лице и в голосе гробовщика, заставили Хеки почувствовать, как между ними вырастает большой забор из красного кирпича, который, к тому же, мистер Шеппард еще и зацементировал для пущей надежности. Барьер между мужчинами и раньше, конечно, был (все же Хеки «положил глаз» на мазель Чедвик, а господин гробовщик не мог этого не чувствовать), но он представлял собой всего лишь травяную оградку, пока их объединяло общее дело — смерть друга Хеки. Но сейчас... Впрочем, Уоллес не сомневался, что и из-за этого забора он сможет выкрасть прекрасную принцессу Салли.
— Мне? Хм, дайте-ка подумать... — Уоллес внимательно разглядывал гробовщика, пытаясь понять, какого же ответа тот все-таки ждет: «Мне вас порекомендовал тот-то и тот-то» или «Ваша контора достаточно известна и популярна, чтобы я смог найти ее без всяких рекомендаций». С первым вариантом маньяк мог попасть впросак, назвав неверное сочетание букв в имени, второй же выглядел откровенным подхалимством и демонстрировал полное отсутствие фантазии и любви к риску.
Пока он размышлял, из соседней комнаты донеслись шаги прекрасной мазель Чедвик, которые способствовали мыслительному процессу маньяка. Все же именно она вдохновляла его продолжать этот фарс и выдумывать все новые и новые небылицы. Ох, от одной мысли об этой девушке (хотя нет, наверно, все же Женщине именно с большой буквы «ж») сердце маньяка начинало биться быстрее, как у воробья. Но он ведь даже и не представлял, что она еще и прекрасно готовит, как только увидел ее тогда, в парке.
— А если я вам скажу, вы окажете мне одну услугу? — с заигрыванием произнес маньяк. — Небольшую, совсем небольшую, — поспешил добавить он. — И обещаю вам, мазель Чедвик при этом ни капли не пострадает, — заискивающая улыбка не исчезала с лица Хеки. Блеф чистой воды. Но Уоллес целенаправленно пытался вывести гробовщика из себя, поскольку он уже предполагал, как может все это обставить, чтобы потом беспрепятственно подкараулить где-нибудь малютку Салли. Да и, честно говоря, ему просто нравилось выводить некоторых личностей из себя. Господин Шеппард принадлежал как раз к их числу. Это немало веселило маньяка.

Элли что-то скрывал.
Что бы не говорил этот скелет в костюме дампира о своей расчудесной «рациональности» и хваленой «структурной логике», все это и выеденного яйца не стоило по сравнению с девичьей интуицией одной весьма проницательный мазели. Было нечто тёмное, что блуждало в лукавой ухмылке гробовщика, проскальзывало в блеске его ледяных глаз и порой залегало в складке над переносицей.
Самой большой ошибкой Шеппарда было то, что он воспринимал любовницу как капризное привередливое дитя, с которым можно не считаться. Зря-зря. Весёлая Вдова не только отличалась умом и сообразительностью, но и отлично умела это скрывать, стало быть, была по-житейски мудра. Именно способность прикидываться ветошью помогла Салли нащупать все необходимые рычаги влияния на олуха Фаулера (а вы думали, одних лишь молодости и красоты достаточно?), а талант вовремя вмешаться позволил повязать завидного жениха по рукам и ногам раньше остальных конкуренток. Эх, как хорошо все складывалось... Ну почему с Элли не может быть так же просто!
Желание вывести Шеппарда на чистую воду понемногу превращалось в спортивный интерес. Все эти странные выходки и наиграная дурачливость, которые гробовщик начинал демонстрировать всякий раз, когда Салли подбиралась к чему-то запретному, лишь подтверждали ее подозрения. Дело оставалось за малым — застать его врасплох, поймать на горячем и потребовать объяснений. Немедленно!
Нарочито громко цокая каблуками и гремя фарфоровыми чашечками, три из которых покинули сей бренный мир только на этой неделе, мазель Чедвик усердно имитировала занятость и отрешенность от происходящего за стеной. Будь мужчины хоть немногим более внимательны, они бы заметили, что шумовые эффекты имеют стратегический характер и свойство затихать в нужный момент.
— Подпишите чек, и я всенепременно заберу вашу очаровательную спутницу...
Переставляя десятый раз кряду одно и то же блюдце, дампиресса вдруг замерла как вкопанная, услышав тревожную реплику гостя.
— Самое неприятное, когда женщина храпит... — голос Уоллеса звучал сбивчиво и невыразительно.
— Храпит как паровоз!
Что? Что-о-о?! Этот бессердечный дампироподобный чурбан решил продать — продать! — Салли, живую женщину, словно один из своих гробов? И почему! Потому, что она храпит?! Да не храпит она! Леди не храпят!
Изо всех сил старясь приказать зубам перестать стучать, рукам — трястись, а крови — колотить в виски, Салли обратилась в слух.
— Вы окажете мне одну услугу? — продолжал любитель сладкого, заедая, по всей видимости, каждое слово (иначе откуда у него такие проблемы с дикцией — посетить логопеда религия не позволяет?)
— Я согласен, — в голосе Элджера читался пугающий азарт, — если мазель Чедвик не пострадает.
— Ну, все, хватит с меня!
На голос вспыхнувшей, как спичка, Салли пара разглагольствующих подлецов повернулась еще до того, как в дверях возник силуэт прекрасной дамы, ставшей главным предметом их оживленной беседы.
Увидев озадаченные лица мужчин, мазель Чедвик попыталась издать звук характерного покашливания — «Я, между прочим, здесь и слышу вас!», — но получилось нечто больше напоминающее сдавленный писк отчаяния.
— Я не храплю, да будет вам известно! — отчеканила она, повернувшись к уже куда менее симпатичному посетителю. — И не продаюсь! — со сталью в голосе сообщила (возможно, бывшему) любовнику.
Ни вялые сигналы, которые пытался посылать Уоллес, ни речи Шеппарда о том, что она просто застала их в разгаре рождения малопонятного джентльменского юмора, не произвели на Салли ровным счетом никакого впечатления.
Гневно скрестив на груди руки, дампиресса произнесла давно заготовленную фразу:
— Я требую объяснений. Немедленно!

Отредактировано Салли Чедвик (28.09.2015 15:47)