Де Вирр всегда любил Данциг. Время от времени у него возникало желание купить здесь старинный, просторный особняк и уезжать из Орлея на время межсезонья поближе к морю. Но дела, удерживающие его в Филтоне, не позволяли отлучаться надолго, и идея такой поездки откладывалась раз за разом, год за годом.
Однако, когда тренер скаковых лошадей де Вирра довольно настойчиво стал высказывать желание вывезти молодого и перспективного жеребчика на скачки молодняка в Данциг, Эдгар неожиданно для себя согласился, хотя это сулило немало хлопот. Нужно было найти достойные конюшни близ Данцига, оплатить постой и уход за жеребцом, оплатить проживание тренера и конюхов. Да и перевозка породистой лошади влетала в немалую сумму. Однако скачки были, прежде всего, делом престижа, и в чистом виде никогда не окупали затраченных средств.
Благословенное утро третьего июля 1702 года, Эдгар провел на данцигском ипподроме, в своей ложе, абонемент на которую оплачивал круглогодично, несмотря на то, что практически все время она пустовала. В этот раз де Вирру удалось вырваться всего на один день. Вечером он собирался покинуть Данциг. С Кубком победителя, или без него.
Молодые лошади выступали крайне нестабильно. А в данном случае ситуация осложнялась еще и тем, что жокей, с которым у де Вирра был заключен контракт, не смог приехать с ними в Бругге, и замену ему пришлось искать в последний момент. Оставалось надеяться, что тренер сумеет объяснить новичку, что к чему.
Удар колокола возвестил начало первого заезда. Упала стартовая лента, и лошади рванулись вперед плотной группой. На дальнем повороте они растянулись длинной цепью. Многоголосый шум на трибунах, азарт, всеобщее возбуждение. Большое стечение народа при таком взрыве эмоций всегда вызывало тупую боль в висках. Это было привычно. И приезжал он на скачки не за этим. Де Вирра прельщали те несколько минут, когда он вместе со своей лошадью рвался к победе. Всем сердцем, всей душой. Ради этих минут можно было стерпеть многое.
В дверь ложи вежливо постучали. Де Вирр вздрогнул, отрывая взгляд от лошадей, вылетевших на финишную прямую. Его лошадь выходила лишь в третьем заезде, но то напряжение, что царило сейчас на трибунах, полностью захватило его внимание.
— Войдите.

Сказать, что де Вирр был удивлен, значит — ничего не сказать. Он впервые видел и мужчину, так бесцеремонно прервавшего его уединение, и девушку, которая казалась растерянной и взволнованной сверх всякой меры. Видимо, выражение его лица не внушало особого оптимизма, поскольку мужчина поспешно ретировался, оставив юную спутницу на растерзание крайне раздосадованному адвокату.
Де Вирр уже более полувека не принимал посетителей без предварительной договоренности. Казалось бы, что может быть проще? Вежливо отказаться и указать молодой особе на дверь. Все в рамках приличий, благо манерам его обучили в век, когда умение вести себя достойно было само собой разумеющимся.
Однако что-то в поведении Скарлетт Остин заставило его изменить решение. Быть может, виной тому взгляд, растерянный, но полный робкой, затаенной надежды. С таким взглядом люди всходят на эшафот, до самого последнего мгновения не веря, что жизнь их может оборваться здесь и сейчас.
«Самые храбрые и отважные поступки совершают дураки и безумцы, которые свято верят в то, что будут жить вечно», — сказал как-то Фрай, и Эдгар не нашелся тогда, что ему возразить.
Де Вирр обреченно вздохнул, понимая, что планы на единственный свободный день летят ко всем чертям, и жестом предложил нежданной посетительнице кресло за небольшим круглым столиком. Подождав, пока девушка сядет, он опустился в кресло напротив и сплел пальцы рук.
— Полагаю, мне нет нужды представляться. Ваш спутник, так неожиданно и стремительно покинувший нас, говорил о каком-то деле. Судя по всему, конфиденциальном, коль он решил оставить нас en privé. Я готов выслушать вас, но не обещаю, что возьмусь за ваше дело, поскольку не имею намерения вести дела в Бругге и не располагаю свободным временем.
Эдгар был спокоен, подчеркнуто деловит, и, возможно, излишне холоден. Но он по опыту знал, что именно такое поведение чаще всего помогает собраться с мыслями и набраться мужества говорить с незнакомым человеком о том, в чем, возможно, сложно довериться даже самым близким людям. Прояви он толику участия, и девушка, скорее всего, разволновалась бы еще больше.
В паддоке седлали лошадей для второго заезда. Шум на трибунах поутих, предоставив де Вирру долгожданную эмоциональную передышку. Боль, властно сжимавшая виски после начала первого забега, медленно отпускала. Публика на ипподроме плавно переходила из оглушающего состояния перевозбуждения к сладостному предвкушению.
Там, на трибунах, строились грандиозные планы и рушились чьи-то мечты. Проигрывались целые состояния, оседая в букмекерских конторах, и выигрывались жалкие крохи. Однако никогда и никакими доводами разума невозможно остановить азартных игроков, готовых поставить на фаворита последний флорен в тщетной надежде выиграть состояние.
«Ими всеми движет надежда... всегда».
Де Вирр поднял спокойный, выжидающий взгляд на юную возмутительницу своего спокойствия.

Отредактировано Эдгар Лоран де Вирр (29.01.2012 00:29)

«Сожалею, но я ничем не могу вам помочь».
Сколько раз он произносил эту фразу, убивая последние проблески надежды для тех, кто взирал на него со святой верой, что достаточно ему произнести несколько слов, и все их проблемы разрешатся сами собой? И почти все они были уверены, что говорит он так только для того, чтобы набить себе цену, и достаточно попросить еще раз или выгрести из кармана последние гроши, апеллировать к его чувству справедливости или надавить на жалость, и... Вот только принятое однажды решение де Вирр, обычно, не менял. В кулуарах ходила шутка, что приговор вступает в силу не тогда, когда провозглашен судом, а тогда, когда де Вирр сказал: «Сожалею, но я ничем не могу вам помочь».
Эдгар отвел взгляд. Из ложи было отлично видно, как рванулись со старта скаковые лошади. В едином порыве взревели трибуны. И в унисон взорвавшимся эмоциям накатила привычная тупая боль. Эдгар едва заметно поморщился и потер висок. Хотелось прижать к больной голове стакан со льдом, который каждый раз услужливо выставлял на стол служащий, хорошо знакомый со странными привычками де Вирра. Когда лошади ушли в поворот, Эдгар понял, что пауза сильно затянулась.
Он вздохнул. Как сказать этой девушке, что она обратилась не по адресу, что дело такого рода не в его компетенции, что того, кто не желает быть найденным, найти очень трудно, что нужно отправить официальный запрос, который, скорее всего, ничего не даст. Как объяснить, что он не волшебник, и, не смотря на репутацию, проблемы не разрешаются по одному мановению его руки? Сколько нужно слов, чтобы оправдать одну-единственную фразу, которую каждый раз так трудно произнести, глядя в глаза, в которых медленно угасает надежда.
«Сожалею, но...»
Внизу взревела толпа, приветствуя победителя второго заезда.
— Вы любите скачки, мазель Остин?
Он поднялся и с улыбкой протянул растерянной девушке руку.
— В третьем заезде выступает моя лошадь. Мне бы хотелось спуститься в паддок и посмотреть в какой она форме. К тому же, мне бы хотелось познакомиться с тем, кто поведет ее к победе.
Де Вирр выглядел абсолютно спокойным, словно и не сомневался в том, что его лошадь придет к финишу первой.
— Я был бы благодарен, если бы вы оказали мне честь и согласились бы меня сопровождать.

Отредактировано Эдгар Лоран де Вирр (06.02.2012 12:12)

— К сожалению, жокей, который обычно скачет на моих лошадях, не может покинуть Орлей в настоящее время,— произнес де Вирр. Они вышли из ложи и спустились по широкой лестнице, запруженной народом. Завсегдатаи и праздные зеваки спешили к фуршетным столам, пользуясь перерывам между заездами. Миновав большой зал, де Вирр и его прелестная спутница покинули здание через боковой вход для персонала и распорядителей скачек.
— Имя жокея, которого нанял мой тренер, увы, ни о чем мне не говорит. Вы ведь знаете, как это бывает в разгар сезона. Все, кто хоть как-то показал себя и имеет имя в мире скачек, уже давно подписали сезонные или постоянные контракты. За бортом остались лишь неудачники и те, кто еще никак не сумел реализовать себя. Многим из них уготована судьба вечных аутсайдеров. Шанс выпадает крайне редко. И далеко не все сумеют его использовать.
Солнечный свет, даже рассеянный и мягко пробивающийся сквозь легкие, кружевные летние облака, после сумрачных, прохладных коридоров, показался слишком ярким. Разноцветный зонтики женщин пестрели, как диковинные цветы. Ровный, теплый ветер играл легкими, кружевными накидками, добавляя всей сказочно-фееричной картине воздушную легкость.
Эдгар любил атмосферу азарта и праздника, которая всегда царила на скачках, не смотря на то, что очень хорошо знал оборотную их сторону, сопряженную с риском, нелегким каждодневным трудом и безмерным напряжением сил, выложенных на коротком промежутке между стартовой и финишной лентой. Однако сейчас, он почти не воспринимал суету, царящую вокруг них. Его мысли были заняты взволнованной спутницей.
Зачем все это? Разве он нянька хорошеньким девушкам, чей мир еще полон иллюзий? Но стоило де Вирру взглянуть в расстроенное и обеспокоенное лицо Скарлетт, и привычные фразы почему-то становилось произнести очень трудно.
— Господин де Вирр!
Рядом с хмурым, усталым мужчиной, окликнувшим Эдгара, стоял худенький, щуплый парнишка со взъерошенной светлой шевелюрой и несколько глуповатым выражением на веснушчатом лице. Под взглядом де Вирра он совсем растерялся и сник.
— Вы и есть Стенли Шеннон?
Парнишка торопливо кивнул и затараторил, стараясь казаться убедительным:
— Вы не подумайте, господин де Вирр, я с детства при лошадях. Я, конечно, в таких больших состязаниях не участвовал и не выигрывал еще никогда, но я вас не подведу, вот увидите!
От волнения он даже начал заикаться, стушевался, замолчал и вскинул на Скарлетт умоляющий взгляд, словно ожидая, что она замолвит за него словечко, или хотя бы поддержит благосклонной улыбкой.

Эдгар долго молчал, разглядывая это взъерошенное недоумение, похожее на нескладного воробья-слетка, еще не умеющего толком летать. Все доводы у парнишки кончились, и теперь он стоял, комкая в руках газету с таблицей рейтинга предстоящих скачек. Де Вирр глянул на тренера, приподняв бровь, но тот лишь устало махнул рукой.
— Полагаю, вам пора переодеваться, — обратился де Вирр к своему новоиспеченному жокею. Тот просиял и припустил в сторону весовой.
— Он не так плох, как кажется, — тренер виновато пожал плечами.
Де Вирр улыбнулся. Он не казался расстроенным или удрученным. Перспектива так бездарно потерять потраченные на поездку средства, кажется, не слишком огорчила его.
— Мазель Остин, — обратился Эдгар к своей спутнице, — вам доводилось делать ставки на скачках? Это может быть забавно.
Он разглядывал лошадей в паддоке, которые для непосвященного были настолько похожи друг на друга, что отличить их было можно лишь по цветным попонам, покрывающим спины. И вот уже конюхи помогают сесть в седла жокеям, и лошади нестройно выходят на старт.
— Нам лучше пройти на трибуны.
Эдгар увел девушку из опустевшего паддока туда, где царило всеобщее напряженное возбуждение. Удар колокола, и лошади рванулись вперед, растянувшись на повороте в длинную линию. Накал страстей достиг апогея, когда явный фаворит стал сдавать позиции, выходя на прямую, а лошадь, шедшая всю скачку четвертой, обошла лидирующую группу и пересекла финишную черту первой. Трибуны взревели.
— Вот так, — выдохнул де Вирр. И только сейчас стало ясно, насколько он был напряжен. — А теперь, мазаль Остин, мы идем принимать поздравления.
Жеребец в круге для победителей, кажется, понимал, что происходит, и милостиво позволил вплести в гриву алую ленту с серебряными колокольчиками. Синие глаза Стенли Шенона сияли счастливым восторгом, а задорная улыбка делала худое лицо на удивление приятным. Де Вирр представил свою спутницу тем, кто окружал их плотным кольцом, желая причаститься к чужому успеху, затем повернулся к горделиво вскидывающему голову жеребцу, снял с алой ленты маленький серебряный колокольчик и вложил его в руку Скарлетт.
— Я ничего не знаю о Джеке Фарреле. Я никогда не слышал о нем. Но я хочу, чтобы вы запомнили этот день. Я хочу, чтобы вы знали... никогда не стоит сдаваться. Даже когда кажется, что цель недостижима, и нет надежды на победу. Никогда не сдавайтесь, Скарлетт.