1) Имя и фамилия персонажа:
Шед Даррен Эгерт кличка Шелест, хотя то, что Шелест и Шед — одно и тоже лицо, достоверно знает только один человек, Тимми Риган.

2) Раса:
Человек

3) Пол:
Мужской. Невинен, а посему имеет весьма смутные представления о собственных сексуальных предпочтениях и возможностях.

4) Дата рождения, возраст:
Родился летом 1811, 15 лет (или около того), точную дату не знает ни он, ни окружающие.

5) Внешность:

Шеду около пятнадцати. На пятнадцать он и выглядит. Это невысокий, болезненно худой, нескладный подросток. У него длинные руки и ноги, тонкая кость, узкое запястье, худые, длинные, чувствительные нервные пальцы с отросшими грязными ногтями, твердыми, как звериные когти. Движения резкие, порывистые, по-мальчишески верткие и по-кошачьи гибкие. Голос неожиданно приятный: тихий — с мягкими, вкрадчивыми интонациями; если срывается на крик — с высокими, звенящими нотами.
У Шеда очень светлая, легко обгорающая на солнце кожа, потому его патологическая любовь к воде (он плавает, как рыба) ограниченна необходимостью купаться в одежде (благо — море недалеко), отчего добротная холщевая рубаха и полотняные штаны потеряли свой первоначальный цвет и изъедены солью.
Русые волосы, летом выгорающие до льняного блеска, неровными, давно нестриженными прядями обрамляют широкоскулое лицо с острым подбородком и запавшими щеками. Маленький белый шрам на левой скуле виден лишь если откинуть волосы от лица. На шее — чуть выше правой ключицы — россыпь темных мелких родинок.
У Шеда дурацкая привычка кусать губы и касаться языком рубца, оставленного зубами на нижней губе. Потому губы вечно обветрены, в трещинках и кровоточат. Зубы белые, мелкие и острые. Умеет кусаться. С детства. Больно. И не задумываясь пустит зубы в ход, если будут на то причины.
Черты лица тонкие, правильные, пропорциональные и довольно приятные: высокий ровный лоб, небольшой прямой нос, четкого и твердого рисунка губы, большие, очень выразительные глаза. Только лицо его мало кто видит: еще одна благоприобретенная привычка смотреть в пол, не поднимая головы. Привычка вполне оправданная. Длинные, всегда полуопущенные ресницы бросают на скулы густую тень и надежно скрывают крайне неприятный, напряженный взгляд совершенно черных (кажется, что зрачок расширен настолько, что полностью скрывает радужку), холодных, жестоких глаз.
Любой, кто не сочтет за труд мельком посмотреть на Шеда, увидит лохматого худого подростка в некогда добротной, но порядком поношенной одежде. Глаза его робко опущены долу. Мальчишка может быть и курьером, и подмастерьем, и... Впрочем, до размышлений кто он такой вряд ли дойдет, потому как, скользнув по нему взглядом, добропорядочный человек пройдет мимо, и уже через минуту неприметный облик начисто сотрется из его памяти.

6) Характер:
Шед — «вещь в себе». Он замкнут, необщителен и старается без нужды не попадаться людям на глаза. Обладая феноменальной зрительной памятью, он рано и довольно легко выучился читать и писать, хотя никогда не посещал школу. Его отец владел несколькими десятками книг, и позже, в доме отчима, лишенный удовольствия читать, Шед развлекался тем, что, закрыв глаза, представлял себе во всех подробностях когда-то прочитанные страницы.
Злопамятен, чувство благодарности ему не ведомо, да и он не считает, что ему есть кого благодарить. Вполне способен отхватить по локоть руку дающего. Просто так, на всякий случай. Вдруг тянут руку не за тем, чтобы облагодетельствовать, а что бы ударить? Он не верит в добрые побуждения, потому что сам их никогда не испытывает, и готов подчиниться либо силе, либо необходимости, но никак иначе.
В свои пятнадцать он умеет ненавидеть. Люто. И весьма успешно умеет скрывать побуждения и желания, поскольку, при всей своей нелюдимости, он очень артистичен, артистичен неосознанно, на уровне рефлексов. Каждый его жест, интонация, взгляд — все выверено и согласованно с внутренними требованиями, безотчетно и неосознанно, потому Шед кажется очень искренним, и в поведении его не угадывается фальши, даже когда он лжет самым беззастенчивым образом. А лжет он почти всегда, причем не столько словами (Шед крайне редко и с очень малым количеством людей расточает свое красноречие), сколько поступками и поведением. Он лицемерен до мозга костей.
Так с отчимом он тих, серьезен, сосредоточен и исполнителен. Наедине с мачехой позволяет себе быть грубым и дерзким (впрочем, в последние пару лет мачеха старается избегать его общества). Со слугами это застенчивый, робкий и неприкаянный подросток, готовый благодарить даже за такую малость, которую рачительный хозяин счел бы нерадивостью, что едва ли не вызывает у последних слезы умиления. Учитель знает его как прилежного и талантливого ученика; сверстники — как высокомерного, холодного и равнодушного задаваку, который подвержен внезапным приступам ярости, и от которого лучше держаться подальше.
С Тимми Риганом... за Тимми Шед порвет глотку. И, пожалуй, даже рискнет своей шкурой. И вовсе не из благородных побуждений, подобные вещи ему неведомы. Просто Шед приложил слишком много усилий, чтобы научиться тонко и грамотно манипулировать этим человеком. Впрочем, в определенных обстоятельствах, он вполне может бросить Тимми на произвол судьбы, ибо способен предать без малейших колебаний и угрызений совести, если сочтет это целесообразным.
При всем вышеизложенном, Шед не лишен внутренних личностных устоев, которые часто идут в разрез с общепринятыми представлениями о морали, потому поступки его могут быть совершенно непредсказуемыми.
Терпелив, может выполнять кропотливую, изматывающую работу, если, по его мнению, награда будет достойна усилий.
У Шеда слабый желудок, он, вообще, слаб здоровьем, и это причиняет ему кучу неудобств.

7) Биография:
Отец звал его Дар, мать называла подарком. Он не помнил ее лица, только голос. И он совершенно не понимал, что произошло, куда делась мать и почему отец мечется по комнате, разбрасывая вещи, и называет ее падшей женщиной.
Когда отец бросил на грязный пол портрет матери, заключенный в маленькую серебряную рамку, и с остервенением ударил по нему каблуком, словно пытался изгнать из памяти те времена, когда сам трепетно переносил на холст образ светловолосой женщины с удивительно красивыми, бархатными темными глазами, Шед заплакал. Тихо и горько. Чувство непоправимой потери охватило пятилетнего ребенка, и стало таким всеобъемлющим, что поглотило весь мир.
Отец остановился, подхватил сына на руки, прижал к себе, сел на скамью, посадил мальчишку на колено. Шед притих. От отца пахло потом и вином. Некоторое время мужчина рассматривал сына так, словно видел впервые, потом замычал, словно от невыносимой боли, мотнул головой, и столкнул мальчишку с колен. Шед жалобно пискнул и забился под стол. Отец снова метался по комнате, что-то кричал и кому-то грозил, потом ушел. Хлопнула дверь, и Шед остался один. Так мир изменился для Шеда в первый раз.
От отца теперь все время пахло вином. Он приходил и уходил, сутками не вспоминая про сына. Чувство голода стало привычным и нестрашным, а вот жажда всегда была мучительной. Жажда была пыткой почти невыносимой для пятилетнего ребенка.
Однажды Шед не выдержал. Отец спал на кровати в одежде, не сняв сапоги. Ключ от входной двери был где-то в его кармане, но Шед не сумел пересилить свой страх. Там, за дверью была свобода. Там были колодцы, и вода. Он долго тихо и жалобно скулил под дверью, потом потянулся к бутылке отца, которой еще плескались остатки какого-то отвратного пойла. Шед с жадностью припал к горлышку и проглотил больше половины, прежде чем почувствовал вкус. Он поперхнулся от отвращения, закашлялся, и его тут же вырвало. Отец проснулся, сел на кровати, и последнее, что видел Шед, корчась на полу, был его взгляд, тупой и мутный.
Когда Шед открыл глаза на следующий день, а может быть, через несколько дней — мир снова изменился. В их доме появилась женщина. Ортензия. Мачеха. Статная, яркая, крикливая брюнетка. Она гладила Шеда по голове в те редкие дни, когда отец бывал дома и шпыняла его, когда отец уходил. Шед не жаловался. Этот новый мир был не так уж и плох хотя бы потому, что в нем всегда была вода. А Шед теперь твердо знал, что вода — это то, что он любит больше всего на свете. А вот обильная еда, а порой даже просто запах шипящего на раскаленной сковородке мяса, вызывали у него отвращение, доходящее до желудочных спазмов.
Вскоре Шед понял, что самое разумное не попадаться мачехе на глаза, пока отца нет дома. Он забирался на чердак, туда, где раньше была отцовская мастерская, а теперь пылились и зарастали паутиной старые холсты. Шед брал в руки кисти и представлял, что наносит на холст давно высохшие, не пригодные для работы краски. Этой игре он предавался с упоением.
Но в этом пыльном царстве было еще одно сокровище — сундук со старыми отцовскими книгами. Целая страна с мелкими жителями-знаками, путешествующими по страницам, как по удивительной карте. Шед сам не понял, когда научился разбирать их. То, что открылось ему, было откровением. Он прочитал все (не так уж и много), от «Медицинского справочника Эстера», до «Введения в алхимию» Бравеля, а потом перечитывал снова и снова.
Теперь он жил в собственном мире, ограниченном чердачными стенами и был вполне счастлив. Ему не приходило в голову спросить, откуда у отца книги, к которым тот явно никогда не прикасался, а потом спрашивать стало некого.
К смерти отца, по пьяни убитого в каком-то портовом кабаке, Шед отнесся совершенно спокойно. Отец, которого он знал и любил, остался в другом мире, рядом со светловолосой женщиной, черты которой уже стирались из его памяти, словно любимый образ был окутан пеленой тумана. А человека, от которого пахло вином, он больше боялся, чем любил.
Мачеха назвала его бездушным чудовищем и сильно ударила по лицу. Шед удивился. Раньше она никогда его не била. Привычные подзатыльники не в счет. Он молча вытер кровь с разбитых губ и вместо того, чтобы идти на кладбище, удрал на чердак. А когда его попытались оттуда извлечь, ловко выбрался через окно на крышу, сопровождаемый пожеланием «свернуть себе шею».
Вопреки ожиданиям, мир со смертью отца не переменился. Он изменился тогда, когда по истечении срока траура Ортензия вновь вышла замуж за преуспевающего торговца.
Это был спокойный, респектабельный человек с добрым, немного обрюзгшим лицом. На все разговоры мачехи о приюте для Шеда, он отвечал спокойно, но твердо:
— Перестань, дорогая. Подумай, что скажут люди.
И никакие доводы и заверения, в том, что это не ребенок, а исчадие ада, не могли поколебать уверенности Уильяма Веста о том, как должно поступать в отношении сироты, оставшегося на попечении женщины, на которой он имел счастье жениться.
Дом, где Шед провел первые десять лет своей жизни, был продан вместе со всем содержимым. Вместе с чердаком, пылью, отцовскими картинами и сундуком с книгами. Это было второй его настоящей потерей, после потери матери.
Новый дом был большим и просторным. Ортензия теперь носила дорогие платья, а работу по дому выполняли слуги. Первые дни на новом месте оказались для Шеда самыми тяжелыми и голодными. Он молча сидел за большим столом, уставленным тарелками с яствами, о которых он не имел представления, и его мутило от запахов.
Лишь на третий день управляющий, пожилой, очень высокий человек с военной выправкой, столкнулся с Шедом в коридоре и ухватил мальчишку за плечо. Робкая просьба Шеда о воде и сером хлебе закончилась приватным разговором управляющего с хозяином. С тех пор, Шед больше никогда не сидел за общим столом с Вестами, а кухарка баловала его отварными овощами без соли и восхитительно свежим кефиром.
Уильям Вест так и не отправил Шеда в школу, но нанял ему учителя — молодого бледного человека с фанатичным блеском в глазах, бедного, как церковная крыса. Шед был первым учеником в его карьере. И весьма талантливым учеником. Шед учился легко и без принуждения. Уроки в первой половине дня были необременительны, а учитель не скупился на похвалы, потому они заканчивали занятия всегда довольные собой и друг другом.
Как-то раз, наслушавшись от учителя дифирамбов в адрес пасынка, Уильям Вест взял мальчишку с собой. С этого времени Шед дважды в неделю заполнял расходные и приходные книги и выписывал счета твердым каллиграфическим почерком за старой конторкой в пыльной подсобке склада. Он был тих, сосредоточен и никогда не допускал ошибок. Однажды сквозь густую, длинную, выбеленную солнцем челку Шед перехватил внимательный взгляд отчима. В этом взгляде было спокойное одобрение и... гордость. Шед удивился, особого значения не придал, но запомнил.
Отношения с мачехой не складывались. Они не складывались и раньше, но теперь у Ортензии появилось слишком много свободного времени. В воспитательных целях она била пасынка за малейшие, порой придуманные, провинности. И это, кажется, доставляло ей удовольствие. Для того, чтобы у мальчишки пошла носом кровь, ему достаточно было просто начать нервничать. А в присутствии Ортензии, он начинал нервничать на второй минуте. Потому заляпанные кровью полы уже никого не удивляли. Все списывалось на слабое здоровье бледного, как тень, ребенка.
Когда Шеду было лет тринадцать, произошло то, что вновь изменило его мир. Он впервые взбунтовался.
Ортензия была недовольна. Пасынок опять купался в одежде, нарушив запрет. В раздражении, она хлестнула мальчишку по лицу так, что голова того мотнулась в сторону, а с мокрых волос веером разлетелись искрящиеся капли воды. Шед оскалился. Со свистом пропустил воздух сквозь сжатые зубы и с ненавистью глянул на мачеху. Она, побледнев, отшатнулась.
Шед бросился прочь, в свою комнату — небольшую каморку под самой крышей. Все еще тяжело дыша, он остановился пред мутноватым зеркалом и, подняв голову, посмотрел в глаза своему отражению. Отражение ответило немигающим цепенящим взглядом. Шеда передернуло, как от озноба, а в горле зародилось глухое звериное ворчание. Он уже знал, что мачеха больше никогда не ударит его.
На улицах раз и навсегда его оставили в покое после случая с Ремом Даркином. Шед его ненавидел. Ненавидел всем сердцем. Рем был сильнее и выше на голову. Любимым занятием Рема было издеваться над теми, кто слабее. Остальным было просто смешно. Только Тимми Риган иногда ставил Даркина на место коротким и резким: «Прекрати!»
Тимми был справедлив. И как все же хорошо, что вожаком этой мальчишьей ватаги был он, а не Даркин. А плохо то, что в тот день с утра шел дождь, и издеваться кроме как над Шедом, было больше не над кем — заботливые мамаши загнали свободолюбивых чад по домам.
— Ну, давай, заплачь еще! — Даркин со смехом ткнул в лицо Шеда тлеющей веткой. Шед отшатнулся и закашлялся. Ветка была сырой и сильно дымила. Он не плакал, просто от дыма резало глаза. Тимми, не обращая на них внимания, ворошил хилый костерок и думал о чем-то своем. Остальные испугано притихли. Никому не хотелось оказаться на месте Шеда.
— Давай! Беги, пожалуйся мамочке! — Рем Даркин отлично знал, что никакой матери у Шеда нет. И тогда Шед взбеленился. Он оскалился, взвился, как спущенная пружина, и прыгнул на обидчика через костер. От неожиданности (удар Шеда был слишком слаб, что бы нанести врагу ощутимый урон) Даркин вывалился спиной вперед из грота, приютившего их разношерстную компанию. Тимми что-то крикнул, но Шед и Рем, сцепившись в клубок, как дерущиеся коты, уже катились по каменистой осыпи к обрыву.
Там, далеко внизу, беспокойные волны пенились у каменных зубьев, хищно обнаженных отливом. Чахлый кустарник у самого края нависающей скалы, низкое небо по которому холодный ветер гнал бесконечную вереницу облаков. Шед лишь на миг увидел все это, а в следующую секунду понял, что падает. Он отчаянно, всем телом извернулся в воздухе и вцепился в край каменной, отвесной стены. Даркин, потерявший опору, повис на его плечах. Шед молчал, с ужасом ощущая под собой пустоту. Медленно вернулись звуки: шум ветра, отчаянной вопль Рема и глухой рокот волн далеко внизу. И словно во сне — темный силуэт Тимми на фоне неба, и его торопливое:
— Держись, я сейчас!
Тимми Риган был рядом и тянул руки, чтобы помочь им выбраться. Но Шед уже принял решение. Он вскинул голову и посмотрел в глаза Тимми. Тот замер и побелел, как полотно, пригвожденный этим тяжелым немигающим взглядом к холодному камню. А потом Шед разжал пальцы.
В долгие секунды падения Шед умудрился стряхнуть с себя Даркина, и на миг перед ним мелькнуло бледное, перекошенное криком, ненавистное лицо. А потом вода вышибла из Шеда дух, нехотя разошлась и приняла в ледяные объятия его безвольно обмякшее тело. Но это была вода. Привычная, благословенная, родная стихия. Шед выплыл. Рема Даркина так и не нашли. Тимми Риган больше никогда не смотрел Шеду в глаза. Лишь время от времени Шед ловил на себе его напряженный, настороженный взгляд. Иногда. Когда Тимми казалось, что Шед его не видит.

8) Откуда вы узнали об игре?
Второй персонаж

9) Связь с вами:

10) Пробный пост:
Море было серым и у горизонта перетекало в такое же серое небо. Шед сидел на камнях, поджав под себя ноги, ссутулившись, низко опустив голову. Его скомканная рубашка валялась тут же на земле. Солнце не показывалось из-за туч уже пару дней, и можно было не опасаться, что безжалостные лучи опалят кожу.
Близился прилив. Волны, шипя, подбирались к его коленям и отползали обратно, оставляя на берегу грязную пену и мусор из гавани. По-хорошему, нужно было бы пересесть подальше, но Шеду не хотелось двигаться. Там, где волна откатила, мокрая галька сияла яркими, чистыми цветами. Обкатанные водой камешки, черные, белые, красновато-коричневые, складывались в сложный узор где-то на периферии зрения. Те, что лежали в его ладони были сухими, серыми, с тусклым налетом соли. Шед бездумно кинул их в набежавшую волну.
Галька захрустела под быстрыми шагами. Человек за его спиной споткнулся и остановился. Шед не повернул головы. Ни к чему. Шаги Тимми Ригана он узнавал безошибочно. Тимми молчал. Шед почуял его взгляд и недобро усмехнулся, не разжимая губ, одними уголками. Тимми прерывисто выдохнул и попытался отвести глаза, но взгляд его как приклеенный возвращался к ссутулившейся фигуре друга. Узкая, белая, с выступающими позвонками и острыми лопатками, спина Шеда была исполосована багрово-черными длинными рубцами, которые плавно охватывали его выступающие ребра, сочились кровью и сукровицей. Шед знал, что смотреть на это более неприятно, чем чувствовать притупленную саднящую боль, но убеждать в этом Тимми не собирался.
— Почему ты не сказал им? — голос Тимми срывался. Шед раздраженно повел плечом. Тимми был чувствителен и чрезмерно щепетилен. Излишне. — Назвал бы им имя отчима! С тобой не посмели бы обойтись, как с бродягой!
Шед промолчал, бросил камешек в воду и посмотрел туда, где на рейде, у самого выхода из бухты стояла «Погремушка».
Шед был слишком беспечен. Он заметил их только в городе. Случайность? Пробный маневр быстро убедил Шеда в обратном. Оба матроса с «Погремушки» сидели на хвосте как приклеенные. Будь это действительно простые матросы, Шед сумел бы незаметно улизнуть в толчее торговых улочек, но они были контрабандистами, их умения и навыки далеко превосходили его собственные. Бежать было нельзя, хоть и очень хотелось. Нельзя было вообще дать понять, что он чем-то обеспокоен. Выбираться нужно было просто и естественно.
Тимми Риган, следовавший за приятелем на некотором расстоянии, обогнал его и скрылся в толпе, ни взглядом, ни жестом не дав понять, что они знакомы. Как Шед ни крутился в торговых рядах, избавиться от преследования не удавалось. Он лихорадочно искал выход, когда ватага мальчишек с грохотом опрокинула торговый прилавок.
«Отлично, Тимми. Сочтемся».
Нет, он не надеялся ускользнуть в возникшей суматохе. План был иным.
Шед наклонился и поднял из-под ног зеленое яблоко, неловко толкнув торговку.
«Держиии воров!» — истеричный вопль заложил уши. Шед испуганно шарахнулся. И в этот момент на его плечо легла широкая ладонь правосудия. Шед обомлел и на ватных ногах покорно поплелся за усатым представителем закона. Краем глаза он увидел, как досадливо переглянулись его преследователи.
— Ну? — у чиновника был усталый и раздраженный голос, — Будешь говорить?
Шед молчал, низко опустив голову.
— Как знаешь, — человек за столом брезгливо разглядывал Шеда. Шед мог бы назвать имя отчима, но где гарантия, что двоим с «Погремушки» оно не станет известно в тот же день?
— Двадцать плетей. За бродяжничество и воровство.
Секретарь споро заскрипел пером. Глаза Шеда распахнулись в немом изумлении. Двадцать плетей?! Сердце зашлось в бешеном ритме, и Шеду показалось, что оно вознамерилось проломить ребра и заблаговременно покинуть сие негостеприимное место. Он судорожно глотнул, но промолчал и головы не поднял.
Шед медленно обернулся и через плечо глянул Тимми в глаза. Тот привычно отвел взгляд и заметно побледнел. Шед смотрел на него с некоторым сочувствием. Прошло несколько минут, пока Тимми не решился задать главный, мучивший его теперь вопрос:
— Значит, вечером ты не пойдешь на «Погремушку»?
Шед вздохнул и отвернулся. Он дал Тимми помаяться в ожидании ответа, потом отозвался легко и равнодушно:
— Пойду. Они вели меня от гавани, но так и не прижали, хотя возможность была. Приняли за бродяжку и всего лишь хотели в этом убедиться. К тому же... — Шед недобро усмехнулся, — Они должны мне за попорченную шкуру.

11) Локация, с которой вы начнете игру:
Портовая набережная.