Начало игры

03 марта 1828 г.

Как это пишут в бульварных романах, за окнами сгущались сумерки и наполнял канавы влагой обильный весенний ливень, пролившийся из-за пелены угрюмо нависших над Дракенфуртом пыльно-серых туч. В спальном покое графа горел камин, потрескивая душистыми пихтовыми поленьями. Граф пребывал в задумчивом расположении духа, чему способствовали стакан пряного грога и дождливая погода, нагоняющая сонливость, утяжеляющая волосы и одежду, вызывающая вялость в членах и хандру в склонных к меланхолии натурах. Алукард, впрочем, был флегматиком. Но даже флегматиков порой выматывают сильные эмоциональные потрясения, каковых в жизни его светлости за последний год случилось преизрядное количество. Самым болезненным было переживание, связанное с Сини де ля Троэль. Именно к нему настойчиво устремлялись печальные мысли графа, с которыми он сегодня не пытался бороться.

По поводу разрыва их с Сини отношений Алукарда вот уже несколько месяцев глодало неприятное чувство вины, столь не свойственное его благородной натуре и потому в сто крат более злое, чем посещающее личностей поверхностных и беспутных. Перед его мысленным взором, словно наяву, возник ее роковой образ: прищуренные глаза, глядящие из-под длинных черных ресниц, блестящие волосы, уложенные в изысканную прическу, ярко-красные губы, вязкие и горьковатые от помады, длинные ноготки, заточенные остро, словно когти дикой кошки. В ней было что-то демоническое, опасное, влекущее. Она была топким омутом, скрытым во мгле иллюзий, воплощением игры и притворства, носила бесконечное число масок, среди которых не было ни одной, отлитой по форме ее истинного облика. И это ее свойство было волшебным для графа, оно позволяло видеть в ней ту, кого — он боялся себе в этом признаться — кого он так и не смог выбросить из головы. Филиппу Мориарти, его Пиппу. Женщину, о которой он будет думать в последний миг перед тем, как его дух покинет свое земное тело, вернувшись в лоно Матери Создательницы.

Они были близки с Сини, любили друг друга по-своему, дарили друг другу прелестнейшую, сладчайшую ложь, которая служила лекарством от воспоминаний о прошлой любви. Пожалуй, в глубине души граф всегда знал, что им придется расстаться, но мысли о ее реакции пугали его. Он не хотел скандалов, хотя знал, что причинит ей боль. Способность заглянуть в чужое сердце делает тебя уязвимым перед страданием этого сердца. Могущество оборачивается проклятием, превращается в утомительную тяжесть сожалений о горькой обиде, которую — ты уже знаешь — тебе придется причинить, когда придет срок, ибо это предрешенная неизбежность. Поэтому когда пришел срок, граф действовал... как последний трус. Оставив спящую Сини в остывающей от любви постели, он тихо удалился из ее жизни. На туалетном столике он оставил прощальную записку с одним-единственным словом: «Прости». Он знал, что просит чересчур о многом, но даже не догадывался, насколько сильны были чувства любовницы. Словно кожей ощутив его отсутствие, Сини проснулась в невыразимой тревоге и, ведомая женским инстинктом, бросилась к двери, в которую собирался было выскользнуть Алукард. Она преградила ему путь, выставив ногу поперек дверного проема и, опустив глаза, в которых стояли слезы размером с доброе озеро, тихо спросила: «Почему? Зачем же так, Алукард? Неужели я не заслужила честности?» От этой женщины он ожидал чего угодно: обвинений, битья посуды, криков и проклятий, но ее тихий, кроткий вопрос бил в сердце жестче и пронзительнее любой истерики. Пораженный, Алукард молчал. Сини спросила: «Ты любил меня или все это время думал только о ней? Хоть немного, хоть капельку любил?» «Я любил быть с тобой...» — промямлил граф и осекся. «Хорошо, — ответила Сини, освобождая путь, — так хорошо, это я смогу принять».

И он ушел. Решительно и навсегда. Он был не в состоянии забыть Филиппу, сколько бы времени не прошло. Прекрасная кайтифка была предназначена ему Богиней, и Алукард, в принципе, всегда об этом знал, хоть и не понимал такого нелепого до жестокости предназначения. Разве смог бы он оставаться с Сини, продолжая в ней видеть другую? Нет, так слишком больно. Слишком нечестно. Ко всем. Сини, конечно, решила бы, что ей по силам любить за двоих, но... знать, что где-то в мире живет Филиппа и видеть рядом с собой другую женщину, пусть и очень похожую на бывшую возлюбленную, было выше его сил.

Ах, Пиппа. Стоило только Арчибальду Блюменфросту упомянуть о ней, как его светлость владыка Дракенфурта покрылся гусиной кожей. Один звук ее имени действовал на него, словно открытый упомянутым Арчибальдом электрический ток. «Этот сумасшедший доктор Блюменфрост, какой же он назойливый старый пройдоха!» — всякий раз, вспоминая забавную рожицу ученого, граф невольно улыбался. На какие только уловки гиперактивный ученый не сподобился, уговаривая графа снарядить каравеллу Ост-Сибрукской компании к исследованию Марнадальского треугольника! Получив отовсюду отказы, настырный экспериментатор не постеснялся примчаться ко двору принцепса дракенфуртского и нижайше просить удостоить его благосклонностью, что значит: выделить корабли или капитал, достаточный на их закупку. Простота манер не изменяла ученому ни в лаборатории, ни в торжественном зале Трауменхальта — этим он и располагал, и раздражал одновременно. Чего уж скрывать, Алукард симпатизировал эксцентрику, однако его новый проект звучал до того нелепо и безрассудно, что граф был вынужден отказать ученому в своей милости. И лишь услышав о Филиппе из уст Блюменфроста, насторожился. Арчибальд уверял, что Филиппа Мориарти, обладающая, как известно, сильнейшим даром провидчества, впадала недавно в транс, открывший ей недалекое будущее. Из видения явствовало, что отправленную к Марнадальскому треугольнику каравеллу Ост-Сибрукской компании ждет непременный успех: она, дескать, успешно преодолеет неблагополучный район океана, отправится дальше на северо-запад и достигнет берегов новой земли. А тот, кто поведет экипаж кораблей к назначенной цели, впишет свое имя в историю, став первооткрывателем нового света и новой цивилизации!

Алукарду была известна природа провидческих трансов Филиппы. Он знал, что будущее, которое кайтифка видит в беспамятстве, обязано стать настоящим с неотвратимостью наступления Сопряжения Сфер. Но куда сильнее заманчивых перспектив, обещанных видением провидицы, графа интересовала прелестная особа оной провидицы, а потому он согласился спонсировать затею Блюменфроста при условии, что Пиппа сама, глядя в его ясны очи, подтвердит все о своем видении.

...Чтобы унять охватившую его при этом воспоминании дрожь, граф подошел к окну и распахнул его настежь, подставляя лицо освежающим каплям холодного весеннего дождя. Думать о ней было приятно и возбуждающе, но возбуждение это неизменно отдавало горечью. С момента их расставания, случившегося будто бы миллионы лет назад, она почти не изменилась. Он знал, что она дичала, ожидал каких угодно перемен в ее внешности, был готов ко всему, но она не изменилась и тем сильнее поразила его. Ее слегка вьющиеся темные волосы были всклокочены, словно перья у выпавшего из гнезда вороненка. Белая кожа только у висков пошла едва заметными фиолетовыми прожилками. Глаза были все того же удивительного фиалкового цвета, покраснев лишь немного вокруг зрачков. Она держалась, пожалуй, чересчур скромно и боязливо. Аромат, исходивший от ее тела... Он кружил голову точно так же, как и раньше, много миллионов лет назад. В нем была только одна новая нота — железистая, кисловатая примесь крови.

Когда-то давным давно Филиппа сбежала от него в лес. Она терзалась чувством вины из-за своей неспособности подарить ему ребенка, заливала горе кровью, но не хотела дичать на глазах у любимого мужчины, и потому предпочла избавить его от своего присутствия, грозящего кошмарными переменами в ее внешности и поведении. Граф не стал ограничить свободу ее воли, хотя ему ничего не стоило отдать ей ментальный приказ остаться. Он слишком ее любил, чтобы лишить ее возможности выбора и превратить в свою безвольную марионетку. Однако время оказалось бессильным против их чувств. Стоило им только посмотреть друг другу в глаза, как все причины, когда-то сделавшие разрыв неминуемым, перестали существовать. Позабыв о поводе, который свел их наедине в приемном кабинете Трауменхальта, влюбленные кинулись в объятия друг друга и, не в силах совладать со страстью, провели вместе 4 ночи, каждая секунда которых намертво врезалась в память Алукарда. А затем Филиппа вернулась обратно в лес и граф снова не стал ей препятствовать. Оказалось, что у боли нет долговременной памяти: отрывать от себя самое близкое на свете существо во второй раз ничуть не легче, чем в первый.

Слабым утешением служила суматоха вокруг снаряжаемой к далеким берегам экспедиции, на которую его светлость в итоге дал Арчибальду добро. Алукард принимал в ней активное участие, не сомневаясь в успехе планируемого предприятия (в чем, разумеется, оказался прав). Увеличив приток средств в Ост-Сибрукскую компанию, занимавшуюся торговлей с Хурбастаном, Алукард «построил» под ее эгидой три дирижабля и, сверх того, выделил 6 кораблей компании в экспедицию к Марнадальскому треугольнику. Спустя 4 месяца подготовительных работ, каравелла, состоящая из 3 дирижаблей и 6 кораблей, отправилась в путь. Возвратились назад 3 корабля и 1 дирижабль, остальные потерпели крушение. Однако уцелевшие привезли радостную новость — за Марнадальским треугольником лежит новый неизведанный материк! Астерия — так его называли местные обитатели. Он оказался населен людьми и вампирами с темной кожей, все еще не выросших из язычества, находящихся на пороге формирования классового общества. Богатство нового края состояло далеко не только в дикарях и обилии открывшегося пространства — неисследованные земли даже на первый поверхностный взгляд таили в своих недрах величайшие запасы полезных ископаемых, минералов и драгоценных камней. Там, в Астерии, под патронажем его светлости нордлинги начали насаждать добро и справедливость, строить школы и обращать дикарей в розианство, подготавливая новый свет для первых переселенцев из Нордании... Разумеется, не выпуская все эти просветительские работы из-под неусыпного контроля цивилизованных чиновников, поставленных над дикарями. Для разумной видимости дружелюбных намерений со стороны нордлингов над темнокожими язычниками остался стоять их соплеменник — лорд-протектор, действующий там от имени его светлости принцепса дракенфуртского.

«Я бы назвал это протекционной моделью бюрократии», — задумчиво проговорил вслух Алукард, приканчивая остатки своего грога и удовлетворенно потягиваясь. Прошлый год выдался насыщенным, а в грядущем предстоит сделать еще больше, но Алукард был оптимистом: его никогда не пугал большой объем приятной в общем-то работы.

(временной скачок в один месяц и шесть дней)    следующий пост в этой же локации

Оружейный магазин 

9 апреля 1928 г.

Глубокая ночь опутала Дракенфурт своими бархатными объятиями. В воздухе появилась та приятная ночная свежесть, которая вдохновляет молодых воинов на приключения после пары кружек хорошего эля, которая кружит голову влюбленным, сидящим на холме и страстно желающим друг друга, едва позволяя притронуться губами, которая застает спящего человека в кровати, делая его сон ровным и спокойным... Эта же свежесть застала Авеля под речном помостом с юго-западной стороны замка Алукарда.
Из-под непроницаемо черной водной глади медленно показалась голова наемника. В кромешной тьме под дощатым настилом блеснули в свете луны два голубых глаза. В воздухе свиристели кузнечики, где-то далеко ухал филин. Ничто не нарушало спокойствие округа Трауменхальта.
Спустя несколько минут на скальной поверхности опасных отвесов, на которых громоздился замок, и защищающих его от внезапных гостей, скользнула тень, послышалось шуршание, а затем все вновь стихло. То могла быть полевая мышка, заблудившаяся среди корней и камней, или какой другой зверек, пытающийся что-нибудь вырыть.
«Ленивые дураки», — мелькнула мысль в голове у Авеля, когда он быстро двигался по широким коридорам, ловко уворачиваясь от периодически встречавшейся охраны и другого персонала замка — если за закрытую дверь может попасть незнакомец, у нее очень плохой замок.
Спустя еще несколько минут Авель подошел к обширному великолепному коридору, который вел к добротным, но весьма демократичным дверям, ведущим в кабинет Алукарда. Больше не прячась и не таясь, наемник вывернул из-за угла и не торопясь, словно он шел на какую-нибудь прогулку, двинулся к дверям.
— Ну что ж, вот я и пришел, как ты просил, как мы и договаривались, — подумал про себя вампир, после чего его холодные от воды ладони коснулись дерева створок дверей кабинета.

Авель отреагировал приветливой улыбкой на слова графа. Последний раз жизнь сводила их больше столетия назад, однако с тех пор Алукард нисколько не изменился, в том числе и в своей манере держаться. Это было чертовски приятно и располагало к беседе.
— Ты живешь в замке с доброй сотней едва различимых чертят, которые изо дня в день что-нибудь драят, и не можешь позволить мне оставить парочку грязных следов? — вампир, ничуть не стесняя себя, вошел в кабинет. — Какой аромат! Святые угодники...
— Будь добр, угощайся, — хозяин замка кивком указал на поднос.
Наемник без лишних церемоний налил себе чашечку горячего кофе.
— «Едва различимые чертята»? — Алукард провел рукой по густым темным волосам, усмехнувшись. — Продолжаешь ежедневно упражняться в красноречии? Напоминаешь мне в этом старика Лапласа, чувствуется его школа. Этот острослов умел с неподражаемым изяществом тремя репликами, отпущенными с ходу так, словно они сочинялись для собрания афоризмов, сразить оппонента наповал.
— Интересное замечание.
Алукард молчал. Как человек светского уровня, он ждал дипломатического вежливого обращения, но вместо этого наемник продолжил, словно услышав его мысли:
— Извини, давно не представлялось повода вспомнить о придворном этикете, — серьезно ответил Авель, аккуратно поставив пустую чашечку на блюдце. Алукард отошел от окна и сел в свое кресло, жестом пригласив собеседника занять стул напротив.
— Прошло уже чуть больше ста лет, Алукард, — Авель устроился поудобнее и перешел к делу. — Ты сказал, что будет знак, по которому я явлюсь в Дракенфурт. И вот я здесь.
— Да. Ценю твою пунктуальность, как и то, что ты не теряешь времени даром на реверансы. Как ты понимаешь, у меня много дел, а сегодня их стало еще больше. В связи с этим мне нужно твое содействие, Авель. Прежде чем продолжить разговор, хочу сразу предупредить, что дело серьезное и секретное.
— У тебя тридцать тысяч солдат... — начал Авель, но не успел закончить своего предложения.
— Дело к тому же еще и весьма деликатное. Я думаю, Авель Логиэс, никто лучше тебя с ним не справится, — произнес он тихо. — С твоего позволения, я хотел бы продолжить.
Услышав свое настоящее полное имя из уст принцепса, наемник невольно вздрогнул. В голове пронеслось множество вопросов, которые уже затянулись паутиной и покрылись слоем пыли, но сейчас внезапно отряхнулись и встали перед ним, как вкопанные. Граф знал. Знал очень многое. Возможно, даже больше, чем сам старик Лаплас.
«Терпение, Авель, — подумал вампир, — ты терпел почти семь сотен лет, потерпишь еще немного». Он отбросил мысли и вновь взглянул на Алукарда.
Граф вновь поднялся из-за стола и прошелся в другой конец кабинета, явно собирая свои мысли в единую связную цепочку, готовясь рассказать что-то до чрезвычайности важное.

С того момента как Авель вошел в этот приятный и весьма консервативный кабинет, в нем просыпалось ощущение, что он подходит все ближе к загадкам, ключи к которым он искал очень давно. В процессе неспешного повествования графа, наемник внимательно вслушивался в каждое слово, запоминал имена, названия мест и события, которые упоминались по ходу рассказа. С каждым словом где-то глубоко просыпалось понимание того, что это будет, пожалуй, одна из самых значимых работ в его жизни, которая неоспоримо приведет его на новый виток, который может даже стать последним, позволив при этом наконец докопаться до сути и найти то, что он так давно искал. Все ниточки начинали сплетаться в правильный событийный клубок.
— Будь добр, расскажи мне все, что тебе об этом известно, — произнес Алукард и устремил свой немигающий внимательный взор на него.
Авель молчал некоторое время, задумчиво глядя в окошко, наблюдая за тем, как солнце медленно поднималось над землей. Внезапно стройный мыслительный процесс наемника, который не раз спасал ему жизнь, нарушился, взорвавшись обилием всевозможных желаний и мечтаний. Ему внезапно захотелось, чтобы такие разговоры случались почаще, ему хотелось рассказать Алукарду о своих приключениях, о том, как он в детстве воровал картошку у соседей, а потом смотрел в щелку дверного проема, как толстый усатый увалень с вилами в правой руке громко ругается и отчитывает дядю Хаарта за непоседливого мальчика. Авелю страшно хотелось поговорить о небесных машинах, о последних инженерных достижениях в области паровых машин и обсудить много чего еще. Такие замечательные минуты так скоротечны. Почему же эти мгновения случаются только тогда, когда требуется решать житейские вопросы и обсуждать новые опасные планы? Наверно, никто не знал ответа на этот вопрос.
Когда наемник собрался с мыслями и начал говорить, ему вдруг показалось, что прежде чем он открыл рот, прошли долгие несколько часов.
— Прежде чем приступить к рассказу, я бы очень хотел попросить тебя кое о чем.
Граф немного приподнял голову, выражая тем самым свое внимание.
— Не окажешь ли ты мне честь когда-нибудь выпить с тобой по бокалу хорошего вина на закате последнего летнего дня? Сидя где-нибудь на высоком холме, под сенью старого дерева? — вампир закончил свою речь и повернул голову от окна к собеседнику.
— Да будет так, Авель, — Алукард едва заметно улыбнулся.
Наемник ответил ему тем же, после чего продолжил как ни в чем не бывало:
— Старик рассказывал мне о том, что я принадлежу к древней крови некого клана вампиров, проистекающего с древних времен, но мы об этом практически не разговаривали. Позже, когда я нашел среди записей Лапласа старую карточку с именем Джораха Логиэса, я понял, почему эта тема тщательно избегалась. Я побывал практически во всех местах, куда дотягивается карта и где хоть как-то упоминался этот род, но мои поиски человека, который оторвал меня от родственников и отдал старику, были безнадежны. На своем пути я встречал множество людей и вампиров, которые пытались мне помочь. Многие из них уже мертвы, — Авель тихо выдохнул, вспоминая лица из прошлого. — Спустя время мне удалось установить, что наследники крови Логиэсов проживают в Дракенфурте. Строго говоря, это не было для меня секретом. Но при этом я не спешил сюда, потому что понимал, что мое дело требует деликатности и тщательной подготовки, если я действительно хочу узнать истинные причины моей странной судьбы. На некоторое время мне пришлось забыть о моих делах и я был сосредоточен на работе в северной столице, где за мной увязался, в прямом смысле этого слова, один очень молодой и энергичный наемник. Тезка Авель Рэйвен. Пацан пришелся мне по душе, и спустя некоторое время я рассказал ему о своей принадлежности к клану Логиэс. Он взялся мне помочь и мы договорились, что он первый прибудет в Дракенфурт и попробует разузнать какие-нибудь подробности. Как только что-нибудь прояснится, он подаст мне знак. Прошел уже год с момента его ухода, и чуть более двух месяцев с момента его последнего письменного отчета. Я ждал, списывая задержку на определенные проблемы с законом. Балбес любит подебоширить и мог наломать дров. Потом мне явилось видение, которое стало твоей весточкой о том, что мне нужно безотлагательно явиться в Дракенфурт. Наконец, собравшись с духом, я отправился в путь. Вот в общем-то и все, граф.
Авель закончил и откинулся на спинку стула.
— Все дороги ведут в Дракенфурт, — подумал про себя наемник.