Начало игры

10 апреля 1828 года.

Эдвард вошел в парк и тут же пожалел о своем решении прийти сюда: в парке было так многолюдно, что спокойно поразмыслить в уединении, как он изначально планировал, не представлялось никакой возможности. Возвращаться домой было глупо, тем более что ему нужна была смена обстановки: он слишком много времени провел в кабинете, осмысляя и совершенствуя свое изобретение. Он пошел по парку, сворачивая в сторону от аттракционов и отмахиваясь от назойливых клоунов и шарманщиков. Казалось, толпа заполонила все укромные места: люди и вампиры прогуливались у пруда, сидели на лавках на тенистой аллее, кормили голубей у фонтана. Эдвард уверенно направился в ботанический сад, но и там обнаружил посетителей, парами прохаживающихся по дорожкам между кустами и деревьями. Раздраженный (прежде всего, своей собственной наивностью), он уже собрался уйти из парка, но вдруг заметил стеклянный купол оранжереи и решил напоследок заглянуть туда.

Оранжерея встретила его духотой, тяжелым травяным запахом и долгожданной тишиной. В другой ситуации он и сам бы предпочел свежий весенний воздух, но сейчас оранжерея казалась ему лучшим местом во всем Центральном парке. Он вздохнул и медленно пошел вглубь зимнего сада.

Итак, он изобрел кинетическую фотографию. «Кинеграфию? Кинемаграфию? Нужно будет придумать благозвучное название», — подумал Эдвард. Несколько недель назад он объединил серию снимков скачущего коня (созданную при весьма курьезных обстоятельствах) в единую ленту и разработал механизм для проецирования полученного движущегося изображения на стену своего кабинета.

На самом деле он не был рад открытию. Тяга к изобретательству и научный интерес заставили его довести эксперименты до конечного результата, и он был доволен, что все получилось, но чувствовал, что «кинеграфия» накладывает на него новые обязательства. Изобретение требовало от него незамедлительных действий, а он не знал, как поступить. С технической точки зрения оно было полностью готово: «кинеграф» можно было без стыда (и даже с некоторой долей гордости) демонстрировать широкой публике. Однако с позиции художника оно Эдварда не устраивало, он даже не был уверен, что «кинеграфию» можно воспринимать как искусство. Кроме того, он боялся, что изобретение может потеснить или даже полностью вытеснить фотографию, которой он был бесконечно предан. «С другой стороны, это мой шанс доказать наконец, что я настоящий Блюменфрост! — подумал Эдвард, — Боюсь, однако, что получить патент будет недостаточно. Нужно продемонстрировать важность и пользу — да, именно пользу! — „кинеграфии“, чтобы оплатить свой интеллектуальный долг перед Блюменфростами (даже в собственных мыслях Эдвард не хотел признаваться, что его мучает чувство вины перед матерью за то, что он бросил изучение алхимии)».

Задумавшись, он не заметил, как ушел в самую гущу растений, совсем далеко от входа. Духота усилилась, и Эдвард развязал шейный платок. Вокруг него, насколько хватало глаз, ветвились диковинные растения, чуждые дракенфуртскому климату и почве, но, благодаря (а иногда и вопреки) науке и стараниям садовников, прижившиеся и выросшие здесь. «Наука преодолевает ограничения природы, и в этом ее назначение, — заметил Эдвард. — Дирижабли отменяют закон гравитации; поезда — сужают пространство, делая города и страны ближе друг к другу; фотография останавливает ход времени, а „кинеграфия“...»

— Фотография останавливает ход времени, а «кинеграфия»... — тихо повторил он вслух. — А «кинеграфия» ускоряет его!

Ему в голову только что пришла отличная идея. Все встало на свои места. Он поспешно сунул шейный платок в карман пиджака и почти бегом направился к выходу из оранжереи.

  Дом «Тубероза», дракенфуртская резиденция Блюменфростов

Отредактировано Эдвард фон Блюменфрост (18.09.2015 14:15)

Ювелирный магазин «Фируза»    через дом «Вилла грёза»    (временной скачок в шесть дней) 

10 мая 1828 года.

Как выглядят знаменитые актрисы, блистающие на подмостках «Танталуса»? О, они прекрасны до невозможности. Пестры, как райские птички, ярки до рези в глазах, разодеты в нескромные туалеты с вычурной вышивкой и отделкой, украшены драгоценными колье, браслетами, серьгами, диадемами и соблазнительными декольте. А еще они обязательно подчеркивают свои лица умело нанесенным выразительным макияжем. Почему-то даже в обществе они всегда выглядят куда более броско, чем прочие дамы, — наверняка, всему виной привычка к сценическому костюму. Но странное дело — в своих павлиньих нарядах эти бесстыдницы остаются уместны даже в стенах госпиталя Святой Розы. Эх, если бы Амелия обладала подобным даром!.. Но Амелия — вот печаль! — им не обладала. И все же под влиянием ничем не объяснимого порыва вырядилась сегодня, как Эрнестина Дюпре в шестом или пятом акте «Тангейзера». На ней было платье цвета бедра испуганной нимфы с воттакенным кринолином (из тех, что покупаются в состоянии помутненного сознания, единожды примеряются и тут же заталкиваются от греха подальше на антресоли под мысленной биркой «ошибка юности»), трехъярусные жемчужные бусы, меховая горностаевая горжетка, кружевные перчатки до локтя и сложносочиненная диадема в сложносочиненной прическе. Не хватало только боа из страуса. (Слава Богине, уже перед самым выходом вкус госпожи Аскар наконец-то взбунтовался и отказался изменять хозяйке с этой пернатой дрянью.)

Собрать туалет заняло полдня. Еще несколько часов ушли на укладку и умело нанесенный выразительный макияж: серые глаза превратились в очи цвета майской грозы, бледный овальный рот превратился в пухлые, к поцелуям зовущие губы, а щеки покрылись неестественным, но остро модным в этом сезоне злостно-персиковым румянцем. Словом, воскресни сию минуту герцог Альберт Гогенцоллерн Аскар и узри свою дщерь во всем этом великолепии, он бы не только ее не признал, но и, чего дурного, принял бы за свою невесту — ту самую, чей печальноизвестный вкус в числе прочих обстоятельств приблизил его кончину.

* * *
Часть проспекта со времен взрыва в отеле Эффенбаха была перекрыта на ремонт, поэтому им пришлось пробираться в объезд; учитывая крюк, который они сделали у поворота на Булочников, чтобы забрать из «Фирузы» мазель Готьер, поездка заняла часа полтора. Все это время, безумно смущаясь самой себя, Амелия не проронила ни слова. Алейна, которая ни разу не видела мэтрессу Аскар в чем-то подобном, тоже боялась заговорить. Забившись в уголок мышкой-норушкой и восхищенно приоткрыв рот, она делала вид, что вовсе не рассматривает начальницу.

Когда внимание подмастерья переключилось с пышных оборок на вид за окном, аскаресса почувствовала, что они вот-вот подъедут к месту встречи с фотографом. И верно — уже через пару минут извозчик открыл перед пассажирками дверцу, и Амелия торжественно, стараясь не запутаться в подоле, выплыла из кабины. Алейна скромной фрейлиной последовала за ней. Они вошли в оранжерею. Не просто оранжерею — чудо-оранжерею, посреди которой, как это происходит в сказках, выросли за ночь колоссальных размеров декорации, изображавшие диковинный мир со страниц романов Жюля Верье. Вокруг странного мира стояли всякие театральные приспособления, леса, юпитеры на колесиках, несколько цирковых вагончиков (похоже, гримерные), многочисленные стулья и стойки, а прямо перед миром располагалась широкая сцена, судя по резкому аромату сосны, срубленная только вчера. Особенной фантасмагоричности панораме придавали возвышающиеся вокруг пальмы и оплетающие решительно все длинные экзотические растения с резким запахом соцветий и липучими листьями.

Амелия с восхищением выдохнула. И замерла. В центре площадки она углядела силуэт Эдварда, красиво подсвеченный прожектором так, что вокруг его головы образовался сияющий ореол. И вдруг она осознала, что сделала огромную, несусветную глупость, нацепив на себя это пышное платье. Ах, какую же она сделала глупость! Конфузливо озираясь, она подошла ко входу в зимний сад и, не решаясь пройти дальше, попросила Алейну оставить ее ненадолго одну.

— Мазель Готьер, осмотритесь пока. Держитесь свободно, вы не на службе. Я к вам чуть позже присоединюсь.
— Как прикажете, мэтресса Аскар.

Когда Алейна отошла достаточно далеко, Амелия метнулась обратно к кэбу, наклонилась к сиденью, вытащила из-под него ридикюль и шмыгнула в близлежащие кусты. Убедившись, что здесь ее никто не заметит, девушка принялась активно, даже остервенело стягивать с себя умопомрачительный туалет. Действие сопровождалось неуклюжими позами и сдавленными ругательствами. Когда вампиресса осталась в одном корсете и нижних юбках, а шикарное платье улеглось пышным облаком у ее ног, из раскрытого ридикюля выплыла и замерла в воздухе рабочая хламида алхимика. В очередной раз закатив глаза и чертыхнувшись, Амелия растрепала себе прическу и неловко натянула хитон через голову...

Отредактировано ППР (20.12.2016 10:21)

Ювелирный магазин «Фируза»    через меблированный дом «Валламброза»    (временной скачок в шесть дней)

10 мая 1828 года.

Алейна уже с раннего вечера начала нервничать по поводу предстоящей поездки. Госпожа Амелия так и не сказала, куда они держат путь, что только усиливало беспокойство ревенантки. Не любила она сюрпризов, от слова «совсем». «Интересно, для чего мы все-таки куда-то едем?» — закусив губу, размышляла девушка, ожидая экипаж у входа в магазин (мэтресса Аскар предложила забрать барышню из дома, но подмастерье отказалась, хотелось прогуляться).

«Я тебя прошу, Алейна. С каких пор ты стала такой любопытной?» — подмастерье сначала нахмурила лоб, а затем рассмеялась. Из раздумий ее вывел мерный цокот копыт приземистой лошадки, везущей хорошенькую карету хозяйки.
— Здравствуйте, госпожа Амелия, — весело поздоровалась ревенантка, легко взбираясь на мягкое сиденье. Наконец мешающие бинты и шины были сняли, и теперь можно спокойно и без помех использовать обе конечности.
Карета плавно двигалась по мощенной улице, и вот она остановилась возле оранжереи. Девушка много раз слышала советы посетить эту достопримечательность, но была равнодушна к цветам и сейчас даже немного разочаровалась, когда мэтресса Аскар привезла её именно сюда. «А-а, не дай Роза сейчас будет демонстрация самого редкого и от этого не менее дурнопахнущего цветка». Алейна сникла и поплелась за входившей в зимний сад хозяйкой «Фирузы». В нос сразу же ударил аромат множества цветов, барышня от неожиданности чихнула. На звук откликнулось тихое ржание. Ревенантка недоуменно огляделась вокруг. «Здесь что? Лошадей разводят? В оранжерее? Вместо цветов? О, это было бы намного-намного лучше». Видя, что подмастерье остановилась, госпожа Амелия обернулась и попросила ненадолго оставить ее одну, наказав держаться свободно и осмотреться вокруг. Ревенантка нехотя двинулась дальше. Не успела она пройти и десятка шагов, как перед её взором предстал мужчина, а рядом с ним — пухленький, симпатичный пони с длинной, волнистой чёлкой. Залюбовавшись, девушка неловко отступила на шаг назад и задела какую-то колючку, за которую тут же зацепился подол ее платья. Пришлось снимать перчатки и долго возиться с ужасным кустарником (и зачем только их сажают?). Когда платье было успешно спасено, мэтресса Аскар успела исчезнуть из поля зрения барышни. Алейна пожала плечами (найдется как-нибудь) и направилась, как она подумала, к хозяину этого замечательного пони.
— Какой красавец! А как его зовут, милсдарь? А можно его погладить? — робко спросила девушка у мужчины.

Отредактировано Алейна Готьер (30.12.2016 18:39)

«Что за странный юноша? Зачем спросил фамилию и имя? Куда меня привезла госпожа Амелия? На перепись?» — про себя хмыкнула Алейна.
На держащего бумагу и карандаш она даже не взглянула. Ее интересовало, куда же запропастилась ее начальница. Мэтрессы Аскар нигде не было мидно, и от этого стало как-то не по себе.
— Так и запишем... А-лей-на... Го-ть-ер... Алейна Готьер... — проговаривал тип с карандашом в руках. Девушка подумывала отправиться на поиски Амелии от греха подальше и от странного юноши. А когда он замер и уставился на девушку, она даже пожелала увидеть Парсонса неподалеку.
— Алейна! Охохо, ничего себе! — внезапно воскликнул парень. Алейна аж на месте подпрыгнула от неожиданности, тем самым испугав пони, которого поглаживала, и чуть себя не довела до обморока. — Я Вас совсем не узнал! Вот уж не думал Вас здесь встретить! Как Вы здесь оказались? — девушка внимательным взглядом окинула юношу, и в голове ее промелькнули образы Филтона, драки, побега и печального фотографа.
На автомате она ответила, что пришла по приглашению госпожи Амелии Амкар, высматривая, куда та могла подеваться. Вместе с тем от девушки не ускользнуло и то, как погрустнел ревенант при упоминании имени хозяйки «Фирузы».
— Хорошо. Как Вы поживаете? Столько лет прошло! — вернулся в прежнее расположение духа Эдвард.
— Я... Э-э. В порядке, благодарю. Вот работаю в ювелирном магазине, где моей хозяйкой является госпожа Амелия. Кто же знал, что так выйдет. Я ведь даже и не думала уезжать из Филтона, — барышня улыбнулась старому знакомому. — А вы? Как вы поживаете? Рада видеть вас в Дракенфурте, Эдвард.

Повторное «проникновение» на организованную для съемок площадку вызвало еще большее впечатление, чем прежде, ведь теперь трампесса не просто украдкой выглядывала из-за двери, а спокойно передвигалась по территории, с каждым разом замедляя шаг. Стараясь не путаться под ногами у бегавших повсюду сотрудников, девушка лавировала между ними, стараясь ни с кем не столкнуться, ничего не сломать и, меж тем, рассмотреть как можно больше доселе невиданных интересностей, прикоснуться с диковинным штукам, чтобы вконец убедиться в реальности происходящего. Естественно, о первоначальном поиске виновника торжества дама напрочь забыла, ровно как и о том, что времени на восторженные променады у нее, собственно, нет. Вернуться с небес на землю Любопытной Варваре помогла щупленькая, но пронырливая девица в очках, которая несколько раз возникала на пути Калерии, таща то лампу, то иной мелкий реквизит, посматривая при этом не слишком довольно на гостью, приняв ее наверное за постороннюю зеваку.
— Простите, как вы сюда попали?! Здесь закрытое мероприятие и вообще... ОХРАНА! Куда смотрит охрана?!
— А... я... — Мазель дернулась, недоуменно хлопая ресницами, но моментально приходя себя, стоило только краем глаза заметить, как здоровенный детина хамовато расчищая себе путь, направляется в их сторону. Поспешно достав из сумочка спасительную бумагу-пропуск, трампесса чуть ли не щелкнула ею по носу вертлявой девицы, попутно взмахивая другой рукой, ладонью останавливая охранника. — Подождите! Мне необходимо видеть господина Блюменфроста, либо мою кузину, мазель Сфорца!
— Вы разминулись, мадам, господин Блюменфрост вышел минут десять назад встречать актеров. Пропуск у нее есть, все в порядке.
Словно так оно и должно быть, сотрудница безразлично пожала острыми плечиками и, поудобнее ухватив ношу, убежала по делам, оставляя Калерию на попечение бугая. Хмыкнув, рыжая особа секунду другу по обмахивала себя пропуском на манер веера и, обратив внимание на хмурого «истукана», уточнила у него, действительно ли господин режиссер покидал площадку. Получив положительный кивок, девушка, вздохнув, пожурила себя за нетерпение и, ускорившись, направилась к выходу.
Спокойному Джебу как всегда везло. Мало того, что он, пока она скакала «козой», нашел режиссера, так еще и успел обзавестись обществом прекрасных дам. С явным облегчением расплывшись в дружественной улыбке, Калерия протянула руки к шагнувшему навстречу молодому мужчине. Сжав его ладонь в своих, она от души поприветствовала нового знакомого, не завыв при этом поздравить его с таким грандиозным детищем.
— Надеюсь, господин Блюменфрост, я действительно смогу вам помочь. Моя кузина заверяла, что животные необходимы для массовки... кстати, почему-то ее я не вижу, хотя эта плутовка обещала присутствовать... про точное количество она не упоминала, поэтому я взяла на себя смелость предложить только двоих из своих подопечных, зато самых сговорчивых. О, моя милая мазель Готьер, зравствуйте! Очень рада вновь вас лицезреть! Вижу, вам приглянулся Зулус. Да, этот хитрый пони умеет очаровывать.

Эдвард только пожал плечами на сетование трампессы относительно отсутствия Эмилии. Ему все больше казалось, что съемки потихоньку превращаются из крепко спланированного мероприятия в импровизацию. Эмилии нет, Амелии нет, Елены нет, массовка почему-то опаздывает, где-то вокруг вьется проныра Блейк, по оранжерее бродят животные... Если вспомнить, что Найтлорд по-прежнему мечтает бросить его в долговую яму, становится совсем не по себе. В эту минуту Эдвард был бы рад даже Гарельду. В очередной раз хмуро оглядев Зулуса, он сказал:

— Ну что ж, давайте все-таки пройдем к съемочной площадке.

Проводя своих подопечных сквозь аккуратно постриженные кусты, он начал вводить их в курс дела, которое им предстояло сделать великим.

— Мы — я, Эмилия Сфорца и Шилярд Трамп — затеяли проект, который обещает перевернуть представление дракенфурктцев о приятном времяпрепровождении. Это похоже на театр, но технически намного, намного сложнее. Я изобрел способ фиксировать действительность, так же, как писатель фиксирует события романа. Проще всего это объяснить...

Эдвард на секунду замолчал и прислушался.

— Проще всего это объяснить как «движущуюся картину». Представьте себе, что Вы приходите в галерею, скажем, чтобы посмотреть Джеймса Вейна. Что-то из городских пейзажей. И вот Вы останавливаетесь перед холстом и вдруг все приходит в движение: повозка, груженная мешками с мукой, едет по улице, на переднем плане проходит хмурый клирик и исчезает за рамой, вдалеке летят птицы, по-настоящему летят, представляете? Даже это может показаться чудом, но мы...

Ревенант снова замолчал.

— Я слышу топот. Вы не слышите? ... Вероятно, массовка прибыла... Ладно. Итак, даже это может показаться чудом, но мы взяли самую высокую планку и решили воплотить в жизнь «Путешествие на Луну» Верье!

Они вышли на съемочную площадку. Эдвард выдержал драматическую паузу и продолжил:

— Да-да, мы будем претворять в жизнь самые смелые фантазии одного из самых талантливых писателей нашего века! Благодаря вот этой коробочке это может стать реальностью.

Изобретатель легонько похлопал ладонью по кинокамере. «Коробочка» представляла собой громоздкую конструкцию около метра длинной, состоящую сплошь из линз, рукояток, зубчатых колес и металлических заслонок. Вряд ли бы кто-то удивился, если бы в ответ на прикосновение режиссера она выпустила облако горячего пара. Эдвард подошел к камере и провернул несколько ручек: линзы сместились и металлическое чудовище довольно замурлыкало.

— Прямо сейчас камера записывает Ваши движения, — сообщил Эдвард и самодовольно улыбнулся.

Он заметил, как глаза девушек удивленно округляются и приготовился к восторженным вздохам, но вместо оваций получил удар в спину. Кто-то внезапно выпрыгнул из-за кустов, налетел на ревенанта, сбив его с ног, и, перекатившись в пыли, побежал дальше. Эдвард едва успел откатиться вбок, когда из-за той же зеленой изгороди выбежали охранники и бросились за беглецом.

Со вздохом облегчения Амелия выбралась из кустов, уже переодевшись в привычный наряд. И правда же — какую глупость, какую ужасную нелепость она могла совершить! Предстать перед Эдвардом в этом! Будто она не знала, какого он рода художник, будто забыла, что его никогда не интересовали павлиньи перья. Он сам раскрывает характеры. Всегда с чистого листа. Ах, Богиня, если бы ему потребовалась роскошная дама в броских одеждах, он бы пригласил ту же Эрнестину Дюпре! И всё же обратился к ней, Черному Лебедю... Спокойно. Это всего лишь деловая помощь с проектом знакомому из прошлого. Нужно вести себя достойно. Она и так уже, наверное, всех задержала, так что теперь нужно поскорее влиться в работу, чтобы не позволить спектаклю превратиться в дешёвую буффонаду...

С этими мыслями вампиресса добралась до съемочной площадки, но, осмотревшись, осознала, что превратить всё в буффонаду успели и без неё. Едва Амелия заглянула в арку входа в оранжерею, как возле неё промчался недовольного вида пони. Дальше от входа слышались выстрелы и угрозы, исходящие от охранника и несущиеся вслед какой-то убегающей от него подозрительной личности со следом укуса на боку. Впрочем, было заметно, что куда больше вреда погоня наносит реквизиту и растениям зимнего сада — преследуемый слишком ловко лавировал и скрывался от пуль. Ближе к центру площадки бился в истерике осёл, которого безуспешно пытался успокоить мужчина в то и дело пытающемся слететь с его головы кепи. Сам же творец, по приглашению которого прибыла Амелия, в этот момент валялся в пыли по соседству с какой-то рыжей девушкой. Впрочем, последняя достаточно быстро поднялась на ноги и побежала в ту сторону, где совсем недавно находился пони.

Аскаресса старалась оставаться сдержанной внешне, однако взгляд её явно выражал потрясение и негодование. Громким, но при этом холодным и как можно более спокойным голосом она произнесла: «Что здесь вообще происходит?»

Центральная аллея 

10 мая 1828 г.

Гарельд медленно, неровным шагом брел вдоль аллеи. В конце пути его назначения величественно сверкал стеклянный купол оранжереи. Гарельд брел, на ходу собирая ладонями с листьев росу и приглаживая волосы то одной, то другой пятерней. В голове его после вчерашнего зиял ощутительный и крайне неуютный пробел. Прежде всего его интересовали... Хотя «интересовали» — не то слово, — изводили и мучили, — три жизненно важных вопроса. Первый: где и когда он лишился денег? Второй: где и когда он лишился штиблет? И главный: куда, черт возьми, подевался его пропуск на съемки?

При сильном и довольно болезненном напряжении головы, в ней всплывали смутные образы, из которых складывалась смутная же, но явно не лишенная задора картина. Да и сама головная боль наводила на некоторые догадки.
— Надо подсчитать, — решил журналист. Он верил в точные науки и знал, что математика, в отличие от памяти, никогда его не подведет. — Значит так. Сначала был пунш. Два по триста. Кажется, меня угощали у Бернсов. Ведь, помилуйте, стал бы я пить пунш на пустой желудок без веской на то причины? Правильно. Потом — магазин «Виноградинка», где мы с мадам Сфорцей и Пегги Лимерик выпили по стаканчику «Мшанки». Госпожа Эмилия еще горько плакала, как ребенок... Бедняжка! Умоляла меня присмотреть за площадкой во время ее отсутствия. Потом она нас покинула в расстроенных чувствах. Как ведьма — вылетела прямо в окно. Разве же за нею угнаться, когда она в таком состоянии? Так. Стакан «Мшанки». Затем — на Лопаццони — другой стакан, только уже не «Мшанки», а некоего кориандрового декокта, который готовит соседка Пэгги. Соседка, помнится, говорила, что декокт антивампирский — действует на человека гуманно, а на вампира — антигуманно, то есть укрепляя все члены и расслабляя душу. Со мной, однако же, случилось наоборот (видать, прабабка все-таки грешила с остроухими) — душа моя окрепла, а члены — ослабели. А с таким настроем самое верное — что? — правильно! любить женщин и играть в карты на деньги (раз уж дуэли нынче не в моде). Поэтому там же, на Лопаццони, я выпил еще поллитра беленькой из походной фляги... Кстати, куда она подевалась? А Пэгги? Куда подевалась Пэгги? Ой-и-и! Нет, нельзя давить на сознание, когда оно не готово раскрыть свои тайны. Ну ладно. На Лопаццони я выпил поллитра водки и в превосходном расположении духа свернул в «Райское гнездышко». Так. В «Райском гнездышке» я пил две бутылки бруггианского и из горлышка «Хагеруп Григ». Потом я играл. Играл и пил. Но что же я дальше пил? Тьфу, да я и сам не знаю, что же я пил. Но разве я мог играть и не пить? Вот именно. Не пить я не мог. Значит, я что-то пил. Возьмем это неизвестное за переменную икс и, для точности, округлим еще до полутора литров. В сумме получается... э-э-мм... получается нечетная цифра. Во-о-от, теперь понимаю, куда испарились деньги. Под нечетной цифрой я всегда продуваю все до последнего гульдена. Но чтобы штиблеты?! Вот штиблеты по-настоящему жалко. Однако... Судя по месту моей дислокации, минувшей ночью богиня была ко мне благосклонна. Ведь я мог очутиться сейчас где угодно: под мостом в темных зловещих доках, под крыльцом у сердитой тещи, а то и в подземном коллекторе, в куче крысиного... брр. Но ведь очутился-то здесь! Прямо в парке, в непосредственной близости к служебному месту. Что там приказывала госпожа Сфорца перед полетом? Кстати, я видел ее панталончики, ммм... — Гарельд похабно улыбнулся, высунув кончик языка. — Ага: присматривать за площадкой и что-то там еще было про строгость. Кто-то должен с кого-то спросить по всей строгости. Предположим, что я — с нашего лощеного сноба. Ну, это я запросто. Надо только проскочить без бумажки, да-а-а. И подготовить лицо посвежее...

Гарельд осторожно погладил отросшую за ночь щетину. Волосы его, вопреки всем усилиям, по-прежнему были всклокочены, голова гудела, как котел в сталеварном цеху, во рту, казалось, нагадили мышки, но от мысли, что Эдвард фон Блюменфрост окажется под его личным строгим присмотром, в журналисте проснулись бодрость и оптимизм. Особенно оптимизм. Который по мере приближения к съемочной площадке возрастал с неудержимой, устрашающей силой.

* * *Когда Гарельду оставалось преодолеть метров сто до входа в оранжерею, его путь пересек двухконный, красивенький такой экипаж, украшенный вензелями Аскаров. Извозчик мягко затормозил, ловко спрыгнул на землю и торжественно растворил дверцу кэба, выпуская в солнечный парк до жути роскошную даму в соболиной горжетке. С ручной фрейлиной в придачу. Зойсман даже присвистнул:
— Вот так-так! Неужто наша актриса?
Сбавив шаг и прибившись почти вплотную к стриженным кустам жимолости, он принялся исподтишка наблюдать за умопомрачительной леди. Высокая миссия, возложенная на него Сфорцей, тут же была забыта. Что поделать? Порывистая душа журналиста не знала покоя.

«Так и есть — богема!» — возликовал Зойцсман, видя, что дама в сопровождении фрейлины направилась к зимнему саду. Блюдя осторожность, он продолжил преследовать незнакомку. К его удивлению, уже дойдя до ворот, за которыми стояли широкоплечие привратники Трампов, роскошная дама остановилась. «Прекрасное лицо ее, — фантазировал Гарельд, — выражало глубокую задумчивость. Приму терзали знакомые каждой актрисе волнения перед выходом под софиты. Ах, сколько бы спектаклей она ни сыграла, первый шаг оставался всегда самым трудным. Сердечко ее трепетало, как пойманная в сети русалка (над сравнением еще предстоит поработать), но, решительно сдвинув брови и сжав кулачки, она протянула ножку и переступила порог... Э-э-э?» Дама вовсе не переступила порог. Напротив, отпустив флейлину одну в зимний сад, она подхватила пышные юбки и побежала обратно к кэбу. После чего неожиданно быстро скрылась за невысокой природной оградой, образованной плотно сросшимися кустами.
— История становится все горячее, — отметил Гарельд, потея от любопытства. Крадучись, как змий подколодный, он подполз к кустам, за которыми спряталась незнакомка, и, нашарив между листьев прореху, прикипел к ней неподвижным, внимательным взглядом: оказалось, что прямо там, посреди васильковой клумбы, прима впопыхах переодевалась! До нижнего белья и так далее... «Панталончики», — сладострастно разлилось на ящериной морде проныры.

Закончив со сменой наряда, незнакомка оправилась, неуклюже выбралась из кустов и с гордо выпрямленной спиной проследовала навстречу... «Навстречу своей актерской судьбе, — продолжал сочинять журналист. — Роскошный наряд она решила приберечь для кульминационного акта. Бравые стражи при виде ее благородной осанки и божественной красоты почтительно расступались, не спрашивая с нее разрешения, как с других, простых смертных...». Тут Гарельд присмотрелся — и действительно, трамповские амбалы ничего не спросили с актрисы. Они попросту исчезли, оставив свободным вход. Странно. Почему? В глубине оранжереи Зойцсман заметил какой-то переполох. Быстренько прошмыгнув мимо охранного поста, он заложил руки за спину, задрал повыше губу и, подражая манере Шилярда Трампа, степенно, вразвалочку проследовал к сцене, поближе к таинственной незнакомке. Та в растерянности стояла неподалеку от Блюменфроста, который — вот так-так! — валялся в пыли в непристойной позе. Насупившись, дама наблюдала, как трамповские охранники гоняют по экзотическим топинамбурам и рододендронам испуганную коняшку.

— Что здесь вообще происходит? — строго спросила прима.
Осмотревшись и оценив обстановку, Гарельд прокашлялся, вытянул вперед правую руку и зычно рявнул:
— Миледи, все под контролем! Я здесь главный по промснабжению. Эй вы, разгильдяи и оболтусы! Именем госпожи Эмилии Трамп я приказываю прекратить нарушать безобразия и разводить беспоряд... ки... — последнее слово застряло у него под трахеей. Ибо клубмы вдруг затряслись, взвихрилась пыльца, послышался топот из-под копыт. А затем из глубины сада показался бешеный мохнатый мустанг. Или даже вепрь (с зоологией у Гарельда было не очень). Зверь дико сверкал глазами и несся навстречу всему живому, чтобы это самое живое уничтожить, стерпеть в порошок, распластать ровным слоем, уконтропупить и все такое. 
— Спокойствие, только спокойствие, я укрощу этого копытного демона, у меня есть опыт тореадора, — твердил Гарельд, пятясь и от волнения не замечая, что зычный голос ему изменил. — Господин Блюменфрост! — взвизгнул он тонко. — Позвольте ваш апельсиновый галстук! Скорей же! Бросайте его сюда!

Отредактировано Гарельд Зойцсман (22.12.2016 22:27)

Зулусу повезло меньше. Насмерть перепугавшись выскочившего из ниоткуда Блейка, бедный пони побежал, куда глаза глядят. Бешено хлеща поводьями по кустам, топча цветы и ломая ветки, он достаточно быстро достиг стеклянной стены и понесся по периметру оранжереи, меняя направление каждый раз, когда слышал выстрелы. Весь мир превратился для Зулуса в большое размытое пятно, в котором то и дело вспыхивали жуткие огоньки и гремел гром. Едва не сбив с ног Амелию Аскар на входе в оранжерею, он кинулся в заросли красной бузины и скрылся в листве. Протаранив насаждения и с головы до ног измазавшись в ягодном соке, Зулус вернулся на главную аллею и побежал обратно к съемочной площадке, к тому самому кусту крыжовника, из которого только что вылезла изрядно помятая Алейна. В это же время до съемочной площадки дошла Амелия. Еще несколько секунд, и пони врезался бы в девушек, но тут откуда ни возьмись появился Гарельд, который подлил масла в огонь:

— Господин Блюменфрост! — взвизгнул он тонко. — Позвольте ваш апельсиновый галстук! Скорей же! Бросайте его сюда! У меня есть опыт тореадора!

Вопли Гарельда заставили пони развернуться, спотыкаясь и взбивая копытами пыль, и броситься обратно. Он перебирал ногами, не разбирая дороги, пока на его пути не возникла зеленая стена живой изгороди. Зулус ускорился, бешено пыхтя в обе ноздри, прыгнул и... взлетел.

К сожалению, приземление было не таким эффектным. Пони оказался в оцеплении палящих в убегающего Блейка охранников, заметался то влево, то вправо, но в итоге в изнеможении упал на землю и жалобно заржал.

* * *
— Твою мать... — скорее удивленно, нежели гневно сказал режиссер, рассматривая причиненные оранжерее увечья. Тут и там лежали сломанные ветви, истоптанные сапогами и копытами бутоны, рваные листья и комья земли.
— Мда-а-а! Лечебница на выезде. — вздохнула вылезшая из кустов Алейна. Ее платье измялось и было покрыто крохотными листочками и веточками.
— Что здесь вообще происходит? — возмущенно спросил кто-то сзади.

Эдвард обернулся на голос.

— О, мазель Аскар! Приветствую Вас! Чудесно выглядите. А Вы, Зойцсман — добрый день, — выглядите не очень.

Где-то разбилось стекло. Снова послышались выстрелы.

— Я успел рассказать немного про кинеграфию. Ну, тот самый фотографический театр, про который я говорил тогда.

Вдалеке заржал конь.

— Потом в оранжерею кто-то проник. Охрана пытается поймать лазутчика.

На главной аллее показался начальник охраны.

— Ну что? — крикнул Эдвард, не дожидаясь, пока тот подойдет к ним.
— Ушел. — хмуро ответил охранник.

Дойдя до режиссера, вампир протянул Блюменфросту черный блокнот. Эдвард сразу понял, кто его хозяин.

— При нем было это, — пояснил начальник охраны. — Обронил, когда убегал.
— Блейк! Но как?!

Эдвард взял блокнот и пролистал до самого конца. Последние записи дословно повторяли его лекцию о кинеграфии.

— Твою... — он осекся, вспомнив о присутствии девушек. — Прошу прощения.
— Милсдарь Эдвард, там конь Ваш в крови весь...

Эдвард махнул рукой, призывая своих спутников следовать за ним.

— Бежим! Мазель Трамплтон может понадобиться наша помощь!

Алейна долго и задумчиво разглядывала бывшую оранжерею. «И зачем я сюда пришла? Хватило мне сломанных рук и ног, а если и здесь что-нибудь мне сломают», — жуя распухшую губу, размышляла подмастерье.
— Миледи, все под контролем! — От крика рядом с собой девушка аж подпрыгнула на месте. — Я здесь главный по промснабжению. Эй вы, разгильдяи и оболтусы! Именем госпожи Эмилии Трамп я приказываю прекратить нарушать безобразия и разводить беспорядки... — говорил мужчина со взъерошенной головой. Ревенантка не стала долго разглядывать вновь прибывшего, Ей хватило его ботинок. Совсем не подходящих к костюму. На ногах его торчали огромные, чуть не просящие каши, шахтерские ботинки. Но посчитав, что мужчина спустил всё на свой костюм и так и должно быть, Алейна лишь пожала плечами. Ржание за спиной субъекта и суматоха, этим вызваннная, куда больше волновали девушку, поэтому она мелкими шажками стала продвигаться в сторону аскарессы и весьма удачно, спряталась за ее плечом. Нет, конечно, можно было и закрыть работодателя своей «широкой» грудью, но путешествие в больницу в сомнительной компании отбило в Алейне все отпущенное ей богиней геройство. К тому же, мужчина бросал восхищенные взгляды на госпожу Амелию и, в случае чего, как рыцарь из романов, бросится бы на помощь несчастной.
— Спокойствие, только спокойствие, я укрощу этого копытного демона, у меня есть опыт тореадора! — Ожидания юного подмастерья не оправдались: уж больно дрожал голос говорившего. — Господин Блюменфрост! — А когда он перешел на фальцет и почти на ультразвуке позвал фотографа, Алейна закатила глаза и покачала головой. — Позвольте ваш апельсиновый галстук! — «Который так подойдет к вашей живописной обуви». — Алейна посмеивалась в кулачок. — Скорей же! Бросайте его сюда!
Вопль испугал не только голубей, стрелой взлетевших в ночное небо, но и Зулуса, совершившего несказанный подвиг, перепрыгнув через изгородь.
— Бедный, так пугать животное... Изверги, — шепотом проговорила ревенантка, опасаясь за судьбу так полюбившегося ей пони и бросая злобные взгляды на мужчину в шахтерских ботинках.
Немилосердно ругаясь и переговариваясь с охраной, к ним наконец подошел раскрасневшийся Эдвард. Алейна сняла шляпку, все еще не выходя из-за спины начальницы, вынула несколько шпилек и попыталась закрепить на место выбившуюся прядь. Но за одной последовала другая. Девушка, раздраженно фыркнув, стала заново убирать русые волосы, придерживая несколько шпилек губами. Объяснения и последующие слова юноши барышня не слушала. «Как-то мне не нравятся эти „движущиеся“ картинки. Если их так делают, не лучше ли мне было оставаться в кустах», — между делом про себя ворчала подмастерье.
— Бежим! Мазель Трамплтон может понадобиться наша помощь! — от внезапного вскрика фотографа ревенантка чуть не проглотила шпильку, из-за чего судорожно закашлялась и обронила сей женский инструмент на гравий дорожки.
— Что ж вы все так орете сегодня! Меня уже контузило выступление лохматого милсдаря, а теперь и Эдварду захотелось поорать, — злилась Алейна, ища на гравии выроненную шпильку. — Бегу, уже бегу. Лечу.
Подмастерье не только не побежала, но и присела (платье все равно испорчено, от одного пятна хуже не станет) на дорожку, попутно зацепляя шпилькой волосы и аккуратно сажая шляпку на место.
— Как показало казино, лучше я приду позже всех, но целее буду, да и моя помощь нужна не всем. В больницу больше не хочу, — пробормотала барышня, заканчивая приводить себя в относительный порядок.

Отредактировано Алейна Готьер (30.12.2016 18:37)

«Это была неправильная коняшка», — обиделся на животное Зойцсман. В его мечтах все выглядело иначе: прекрасная дама в беде, второстепенная дама — тоже в беде, главный злодей — не в беде, зато носит приличный костюм и слушает классику (по описанию — вполне себе Блюменфрост), где-то на фоне — гомон массовки, и он — простой деревенский парень, можно сказать, коу-бой, дерзкий смельчак, который сейчас всех спасет, — кто же еще, если не он?! — появится в самый опасный момент, повертит красную тряпку и ловко загонит дикого зверя в стойло! Дамы ахнут, набросятся на него с жаркими поцелуями, назовут настоящим героем... А потом его обязательно утвердят на главную роль. По мнению журналиста, примерно так должны были развиваться события.

И что же он получил взамен? Ехидный взгляд Блюменфроста и глубокую травму личности. Впрочем, красотка все же упала в его объятия, пусть и не по самой романтичной причине. А он, не будь дурак, успел насладиться пикантными местами ее округлой фигуры. Жаль, удовольствие продлилось недолго.

— Что вы себе позволяете! — вспыхнула дама, резко вскочив и отвесив ему пощечину.
— Помилуйте, в мыслях не было, — пролепетал в ответ Гарельд, улыбаясь блаженнейшей из улыбок, в равной степени скабрезной и самодовольной. Пощечину он воспринял как добрый знак. Разъяренная дама — неравнодушная дама. Главное — произвести впечатление, а уж от ненависти до любви — всем известно...
— Марш отсюда, пока не получили добавки! — скомандовала красотка.
Зойцсман поколебался, но на всякий случай захлопнул рот и с учтивым поклоном отошел в сторонку подумать. Нахмурив густые геройские брови и сурово нацелив их в вечность (то есть куда-то вглубь дорожного гравия), герой разрывался между долгом и... чем там положено разрываться герою?..

«А-а, черт с ним, для начала надо бы приодеться, — придумал Зойцсман. — Когда она увидит меня при полном параде, в расцвете зрелой мужской красоты, ее мнение обо мне переменится, она устыдится своей горячности, покраснеет как первогодка, потупит взор и может даже сделает... хи-хи, реверанс. И тогда я волнующим голосом расскажу ей про панталоны... ммм... Разве же она устоит перед моим обаянием?..» Получив из будущего эти предвидения, он успокоился, поднял с земли оброненную кем-то шпильку и пробежался пытливым взором по вагонам гримерных: «Идея!»

Вновь обернувшись змеем, журналист ловко подполз к вагону, украшенному сердечками, мишурой и затейливой вывеской «Елена Прекрасная». Поковырявшись шпилькой в замке и без труда его вскрыв, он аккуратно, издав шорох не громче крысиного, ввалился внутрь. В гримерке помещались только диванчик, зеркало и полки с ароматной водой и косметикой, но Гарельду сейчас было не до шика. Наскоро совершив туалет, он нашел себя как и прежде неотразимым: пудра, пара капель флорессианской и густая расческа сотворили с его физиономией чудо. Оставалось добыть приличный костюм и штиблеты.
— Пс, — высунулся он из дверцы вагона, привлекая внимание неплохо одетого второго суфлера или третьего помощника декоратора. Тот удивился и сделал шаг навстречу вылетавшему из-за косяка кулаку...

* * *
«Прости, дружище, — причитал журналист, привязывая полуголого суфлера липучей лианой к креслу Елены Прекрасной. — Ничего личного, честно. Я аккуратно. Сейчас только носок вот тут подоткну, чтобы тебе было удобней мычать. Дружище, на карту поставлен успех проекта, особые обстоятельства вынуждают к особым мерам, ты уж не обессудь. Что? Не могу разобрать — кляп мешает. В общем, адьес, мон ами, не скучай». Послав понурому суфлеру воздушный поцелуй, Зойцсман захлопнул его в гримерке.
— Итак, — пригладил он лацканы нового пиджака и навострил полы шляпы, — второе явление героя народу. Как говорится, у тебя никогда не будет первого шанса произвести второе впечатление. Вот-с!
Уверенным шагом дойдя до меланхолично грустящей актрисы и ее верной подруги, Гарельд с опереточным выражением, модулируя голос, пророкотал:
— Простите, мадам, но у вас примерно в районе седалища, с почтением именуемого ягодицами, когда вы изволили неожиданно упасть на меня, по всей вероятности, находилась какая-то вещь, которая вибрировала с довольно высокою частотой.
— Что-о-о? — округлились бездонные глаза примы. — Да что вы... Что вы себе позволяете?! Нахал! Наглец! Извращенец! Да стойте же вы спокойно! Дайте я вас как следует тресну!
— Но, миледи, клянусь вам! В районе вашей прелестной... Там правда...
— А-а-а! — вскрикнула вдруг актриса. И забралась с ногами на садовый вазон. Из широкого кармана ее хламиды вырвалась потрепанная, покрытая витиеватым орнаментом книга, шлепнулась наземь и завибрировала, как плюшевый заяц на батарейках*, пуще того — стала флуоресцировать ядовито-зеленым светом.
— Уверяю, миледи, — продолжал бархатным тенором Зойцсман, — эти вибрации нисколько не портят впечатление о вас. У вас ужасно красивые ягодицы, а бедра изящны и безупречно ровны, как логарифмическая прямая**, и легонько подрагивающие на них панталончики... ммм... Я хочу сказать, вы в панталонах решительно не уступаете себе без панталонов!..
Актриса в ответ зарычала. Глаза ее метали громы и молнии — то в сторону незадачливого волокиты, то в сторону ожившего гримуара. Туда-сюда, туда-сюда, ш-ш-шух — ш-ш-шух. Кажется, она никак не могла определиться, которая из сторон в первую очередь заслуживает рукоприкладства.

Тем временем фрейлина громовержицы, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся дивным созданием, неожиданно для Гарельда повела себя расчетливо и деловито, будто уже имела опыт взаимодействия с одичавшими книгами. Она посмотрела на гримуар, как на мышь (ей-богу, окажись в руках у нее метла, трям-с! — и прихлопнула бы), спокойно к нему наклонилась, ткнула пальчиком и позволила ему открыться на той странице, на которой он пожелал.

Наблюдавший за этим процессом Гарельд сообразил: настало время проявить героизм. Богиня дает ему второй шанс! Крепко, но без нажима схватив за плечи симпатичную фрейлину, он указал ей на поломанные кусты, орошенные алой жидкостью, и зловеще, пугаясь собственных интонаций, изрек:
— Это кровь! Конская кровь! Сей древний фолиант заряжен могущестенной псионикой, коя реагирует на конскую кровь! О-о-о, только не бойтесь, зеленоглазка, я вас спасу от злых чар темного колдуна. Я знаю шаолинь! И-и-ю-ху! И-и-юху-у-у! С ним никакой демон не страшен! Слышь, ты, злой колдун! Выходи, подлый трус! — обратился он к раскрытой странице.
— Мн-мн, это вовсе не кровь, — ровнехоньким тоном ответила ему фрейлина, вытряхнув из волос и лизнув кончик гладкого листика. — Это не кровь, а всего лишь сок бузины.
— Сок бузины? — повторила за ней актриса, наконец-то слезая со своего пьедестала. — Ха! Ха-ха-ха! — звонко рассмеялась она, внимательно осмотрев поломанные кусты. — Сок бузины. Кажется, теперь я все понимаю. Понимаю, отчего не смогла прочитать мысли подстреленного животного. Обычно они такие... громкие. Ха-ха-ха-ха! Ну что же, пони не ранен — проблемой меньше. Осталось разобраться с двумя другими.
— О, я растворю все ваши проблемы в чудотворном шаолиньском массаже... — снова втиснулся Зойцсман. И тут же получил округленьким кулачком под дых.
— Фуф, — удовлетворенно вскинула головку мэтресса Аскар, потирая кулак о бедро. — Теперь осталась проблема последняя. Кто бы знал, что от нас нужно этому беспокойному гримуару?..
-----------------------------------------------------
*Сравнения всегда были слабым местом «лучшего журналиста Нордании».
**Убедились? ;-) Гарельд обожает умные словечки, но математика, как и логика, у него альтернативная.

Отредактировано Гарельд Зойцсман (01.01.2017 20:43)

Зулус выглядел невредимым, но тело его с головы до ног покрывали длинные красные полосы. Госпожа Карелия с тревожным видом склонилась над раненным животным. Конь прикрыл глаза, и, как ребенок, потянулся к хозяйке. Подоспевшие актеры переругивались между собой и не спешили помогать трампессе. Ей, кажется, помощь и не требовалась, так что Эдвард тоже отошел в сторону.

Алейна, Амелия и Гарельд с интересом рассматривали лежащий в пыли гримуар. Готьер, до сих пор не до конца избавившаяся от украшавших ее платье листьев, походила на лесного духа. Хламида аскарессы придавала ей строгий вид мраморной статуи, а Зойцсман поддерживал образ беса, невесть каким образом обрядившись в новый костюм. Лесной дух, статуя и бес, склонившиеся над книгой тайн. Позади них голубыми шарами расцветала гортензия, создавая фон для этой причудливой сцены.

Эдвард чувствовал, что при появлении на съемочной площадке Амелии его охватил жар. Однако источником этого тепла было вовсе не любовное чувство. Напротив, фотограф неожиданно ощутил абсолютное безразличие и к прекрасным глазам Амелии, и к гомону окруживших раненного коня коллег, и к своему злосчастному изобретению. Ему вдруг страстно захотелось оказаться в своей мастерской, в мансарде дома Блюменфростов, налить горячего кофе и ночь напролет смотреть в окно на спящий город или смешивать реагенты в темноте проявочной в компании своих верных ангелов: Тишины и Одиночества.

Ощущение в груди начинало его беспокоить: тепло быстро превратилось в жжение. Руки Эдварда до сих пор помнили ожоги от пожара в Гнезде Дьявола, и в его сознании возник образ той ночи. Пламя пожирало вышитые золотистыми узорами занавески, посетители толкались и кричали, грохотали выстрелы. Случайная пуля лишила жизни Скарлетт Бладрест.

Он запечатлел ее смерть. Скарлетт упала на мраморный пол, выпустив фонтан крови из пробитой груди. Тогда, перед роковым выстрелом, она смотрела прямо на него сквозь объектив камеры. Никогда ранее не встречавшаяся с ним, она поманила его за собой... куда? В заполненное темнотой пространство, где обитают несчастные призраки? Холодную пустыню, освещенную только бледными лучами больной луны? Или всего лишь к окну казино, чтобы желтое свечение фонарей выгодно оттенило ее алое платье и серьги?

Ее серьги... Две изумрудные капли, растворяющиеся в крови.

— Это не кровь. Это ягодный сок.

Зойцсман кивнул на Зулуса.

— Кажется, бузина.

Эдвард отрешенно кивнул, и в этот момент жар стал невыносимым. Он схватился за сердце и вдруг нащупал во внутреннем кармане пиджака круглый твердый предмет. Обжигая пальцы, фотограф вынул глаз огра — странный артефакт, подарок одного вампира-наемника, с которым Эдварду довелось проводить расследование серии убийств в Филтоне. Ревенант не знал, куда пристроить этот сувенир, настолько он не вписывался в обстановку обители Блюменфроста, но и выбросить его не осмелился, так что глаз кочевал из одного кармана в другой. Стараясь не привлекать внимание актеров, Эдвард завернул раскалившийся глаз в платок и сунул его обратно, морщась от боли.

— Друзья, я вас очень прошу! Если с конем все в порядке, давайте наконец закончим все дела и приступим к обсуждению сценария! — раздраженно сказал режиссер.

Упрямая прядь русых волос не хотела возвращаться под шляпку, а шпилька куда-то бесследно запропастилась. Вздохнув, Алейна просто заправила локон за ухо и только сейчас заметила, что госпожа Амелия сидит рядом, а неудавшийся спаситель куда-то исчез. «Убежал. Уф, какое счастье! Странный какой-то...» — размышляла девушка, поднимаясь и подходя ближе к работодательнице. «Вспомнила! Мой первый день в Филтоне! Эдвард говорил, что влюблен в дочь мэтра Аскара... Ах, в госпожу Амелию!» — барышня хлопнула себя по лбу: как же она могла забыть?!

Переминаясь с ноги на ногу, Алейна никак не решалась расспросить Амелию о фотографе. Хотя замечала ревнивые взгляды, которые та бросала то на нее, то на Эдварда. «Все-таки у каждого есть свои секреты, не так ли? — разумно рассуждала Алейна. — Кто я такая, чтобы о них расспрашивать? Быть может, мазели Аскар будет тяжело вспоминать старую любовь? К тому же, мы не настолько близки, чтобы я посмела...»

Однако любопытство и желание снять с себя внушаемую ревнивым взглядом аскарессы вину все же вынудили ревенантку рискнуть.
— Госпожа Аскар, — спросила Алейна как можно уважительнее и мягче, — вы, очевидно, удивлены тому факту, что мы с господином Блюменфростом оказались знакомы? Позволите ли рассказать вам историю нашей встречи? — И девушка без обиняков рассказала начальнице, что когда она приехала в Филтон, Эдвард первый помог ей освоиться. Рассказала про их дружескую прогулку, увенчавшуюся добрым взаимным расположением. О том, как Эдвард попутно успел напиться, подраться — с кем не бывает?.. Но вот о страданиях, об отчаянии, с которыми говорил тогда о возлюбленной Блюменфрост, девушка умолчала. — Теперь вы знаете, как случилось наше знакомство. Для меня было огромной неожиданностью встретить господина Эдварда здесь, и еще большей — узнать, что он опять встречается с вами... Ох, простите, пожалуйста. Я позволила себе лишнего? — Подмастерье закусила губу и осталась стоять на расстоянии вытянутой руки рядом с мэтрессой Аскар, стыдливо опустив очи долу.

Из оцепенения ее вывел сладкий запах флорессианской воды. Его принес на себе... тот самый незваный «спаситель»! На сей раз выряженный в костюмчик явно с чужого плеча, шляпу-котелок и сверкающие лакированные штиблеты. Учтиво поклонившись мэстрессе Аскар, обволакивающим голосом, в котором было что-то от интонаций мастера аль Гиеди, мужчина пропел:
— Простите, мадам, но у вас примерно в районе седалища, с почтением именуемого ягодицами, когда вы изволили неожиданно упасть на меня, по всей вероятности, находилась какая-то вещь, которая вибрировала с довольно высокою частотой.
Алейна от неожиданности чихнула. А мэтресса Аскар яростно зарычала и превратилась в «небесни фурия», как называл ее в такие моменты мастер Джафар. С визгом влетев на садовый вазон, засеянный яркой аллергической дрянью, она удивленно пронаблюдала, как из полы ее алхимической мантии вылетает книга в коричневом переплете, дергается при этом, точно больная падучей, плюхается на гравий и, как неоновая лампочка, загорается ядовито-зеленым светом.

Алейна узнала книгу. Как не узнать? Это же тот самый гримуар, на который она играла в кости в магазинчике Блэка! Приземлившись, гримуар все еще мелко, но ощутимо вибрировал, но уже не порывался в полет. Алейна с нехарактерным для нее злобным личиком подошла к фолианту, присела на корточки, поглядела на него, как на пьяного в стельку Блэка, и просто ткнула в него указательным пальцем, чтобы проверить, что будет дальше. А книга вдруг успокоилась, перестала бузить и раскрылась на своей середине, разложив ровно по сторонам две страницы, на одной из которых красовался глаз каменного тролля. В смысле, нарисованный глаз каменного тролля. Но довольно похоже нарисованный. Прямо как настоящий.

— О-о-о, только не бойтесь, зеленоглазка, — мягко схватил Алейну за плечи неугомонный «спаситель». — Я знаю шаолинь! И-и-ю-ху! И-и-юху-у-у! С ним никакой демон не страшен! Слышь, ты, злой колдун! Выходи, подлый трус! — бросил он вызов книге.
Ревенантка скептически посмотрела на приплясывания этого типчика и с глубоким вздохом, покачав головой, опустила лицо на ладонь.

Но его слова о конской крови имели смысл. Точнее, не имели никакого смысла, зато возбудили в девушке подозрения. Сняв на минутку шляпку и вытряхнув из прически застрявшую в ней листву, девушка обратила внимание на гладкий зеленый листик, забрызганный... кровью? Поднеся листочек ко рту, она слизнула с его кончика красную жидкость: «Это не кровь, а всего лишь сок бузины».
— Ха! Ха-ха-ха! — раздался веселый смех мэтрессы Аскар. Алейна повернула головку и улыбнулась начальнице.
— Сок бузины, — протянула Амелия. — Кажется, теперь я все понимаю... Понимаю, отчего не смогла прочитать мысли подстреленного животного. Обычно они такие... громкие. Ха-ха-ха-ха! Ну что же, пони не ранен — проблемой меньше. Осталось разобраться с двумя другими.

Алейна выдохнула с большим облегчением, услышав добрую новость о пони. Она нежно улыбнулась вампирессе, хотела было расспросить ее о гримуаре, но тут между ними снова встрял неугомонный ловелас.
— О, я растворю все ваши проблемы в чудотворном шаолиньском массаже... — потянулся он к покатым плечам вампирессы. И тут же был отправлен ею в нокаут.
— Фуф, — вскинула подбородок Амелия, — теперь осталась проблема последняя. Кто бы знал, что от нас нужно этому беспокойному гримуару?..
Ревенантка лишь пожала плечами, аккуратно поднимая книгу с земли и кивая в сторону стонущего мужчины:
— Давайте его расспросим, ведь с его появлением книга... Хотя нет. Может быть, Эдвард... — ревенантка замешкалась, когда заметила, как меняется лицо начальницы при упоминании имени Блюменфроста. — Я просто хочу сказать: не пора ли нам позвать режиссера? — и тут ее голос будто бы сел. Она вздохнула и покачала головкой. — Вы небезразличны ему, госпожа Амелия. По крайней мере, в Филтоне он мне показывал вашу фотографию и был очень печален, говоря о вашей разлуке.

Отредактировано Алейна Готьер (04.01.2017 19:51)

Побудительное «пора» с жирным восклицательным знаком еще вибрировало в напоенной пыльцой и страстями атмосфере оранжереи, а Гарельд уж ловко, как эвенкийский козел, перескакивал через кусты, карликовые деревца и чапыжники, и голос его стремительно затухал в зеленых стенах рукотворного сада: «Не извольте беспокоиться, милые леди, мой долг как джентльмена и эсквайра...»

Позвать режиссера. Отлично. И что бы вы думали? Пока они воевали с могущественной алхимией, режиссер преспокойно стоял себе посреди зеленой лужайки и созерцал необъятные просторы своего богатого духовного мира; вокруг него суетилась обслуга, в ногах у него лежала прекрасная дама и раненый пони, — а ему хоть бы хны!

Зойцсман приподнял шляпу перед кузиной начальницы, приложил палец к губам и сделал бровями «умоляю, не выдавайте меня». Калерия подмигнула в ответ.

— Прием! — подкрался он сзади к Эдварду, улыбаясь так, точно собирался незаметно швырнуть ему в шевелюру охапку репейника. — Станция вызывает дирижабль «Янтарная запонка».

Блюменфрост обдал журналиста холодом нетающих ледников, очевидно, сочтя ниже своего достоинства реагировать его на невинные шутки. Или нет? Гарельд внимательней присмотрелся к коллеге; вытряхнул из ладони репейник: в отрешенном взгляде фотографа читалось нечто, похожее на... страдание? Неужели он настолько переживает из-за несчастной коняги?

— Да не расстраивайтесь вы так! Это не кровь, — поспешил успокоить Зойцсман. — Это ягодный сок. Кажется, бузина. Ваша прима сказала, ничего этому зверю не будет. Оклемается и поскачет как новенький. Кстати, — заговорщицки играя бровями, ухмыльнулся проныра, — отдаю должное вашему вкусу: девули у вас что надо. Первый сорт. Одна такая с глазами и бедрами, вся из себя строгая мадам, вторая — чудо какая милаш... Э?

Блюменфрост схватился за сердце, точно его вот-вот хватит удар.
— Эй, дружище, с вами все в порядке? Выглядите сейчас даже бледнее обычного. Эй! — Зойцсман обеспокоился не на шутку.
Эдвард, мучительно стиснув зубы, нащупал в кармане своего пиджака, прямо под сердцем, светящийся ядовито-зеленым светом предмет — точь-в-точь артефакт «око мордопупырного тролля» из их агрессивной летучей книги. «Моргот меня задери», — пробормотал журналист чуть слышно, осеняя себя розианским знамением.

Морщась от боли, Блюменфрост завернул флуоресцирующий шарик в нагрудный платок, сунул его обратно и процедил раздраженно:
— Друзья, я вас очень прошу! Если с конем все в порядке, давайте наконец закончим все дела и приступим к обсуждению сценария!
— Вот-вот! — подхватил журналист, указывая в сторону примы и фрейлины. — Давайте обсудим сценарий! Моргот меня задери, если я понимаю, что за лютая бесовщина здесь происходит! Там у ваших перепуганных до смерти протеже — летучая книга, мать ее Терезу в дупло, порхает и светится, как ночная, извиняюсь за выражение, бабочка!

Отредактировано Гарельд Зойцсман (08.01.2017 18:52)