— Мне обязательно там быть? — мрачно спросил Эльер, разглядывая вино в своем бокале.
— Перестаньте, Ланьер! — Ренье в раздражении забрал у него бокал и отставил в сторону. — Мне стоило немалого труда договориться о приглашении для вас.
Ренье лукавил. Имя Ланьера было сейчас на слуху благодаря муссированию в прессе скандальных подробностей гибели Шарля Марена и публикации шокирующих страниц из его дневника, которые буквально взорвали падких на сенсацию обывателей. Ренье мог лишь мысленно поздравить себя за дальновидность и за то, что в свое время не позволил Ланьеру показываться на публике. Всему свое время. И теперь момент был как нельзя более удачен. И уже совсем не важно, что половина из тех, кто мнит себя знатоками искусства, в глаза не видели картин Ланьера, что критики исходили желчью и плевались ядом, а Эл впал в черную меланхолию и совсем перестал работать. Главное то, что картины, написанные им до этого трагического случая, расходились по баснословным ценам, а от предложений, приглашений и заказов не было отбоя. Ланьер нынче был в моде, и Ренье, обладающий правом на продажу его картин, не оставался в накладе и спешил с максимальной выгодой использовать выпавший шанс.
— Я понимаю ваше душевное состояние, Эл. Но на этом мероприятии вы вполне в состоянии присутствовать. От вас ничего не требуется, кроме умеренности в возлияниях. Не вздумайте напиться. Новый скандал погубит вашу карьеру. Всего должно быть в меру. Там будут люди, знакомство с которыми будет весьма полезно.
— Хорошо, — неожиданно покладисто отозвался Эльер. Он уже давно усвоил, что с Ренье проще соглашаться, чем спорить. Обладающий невероятным чутьем, достаточным влиянием, нужными связями и собственной галереей, Ренье вполне мог себе позволить диктовать условия не только молодому дарованию, карьера которого началась со скандала, но и успешным, состоявшимся художникам, потому что слово Ренье было весьма весомым в определенных кругах.
— Вот и славно, — Ренье удовлетворенно кивнул. — Приводите себя в порядок, одевайтесь. Я заеду за вами в семь. Извольте быть готовым к этому часу. К десяти мы должны быть в ле Ридо.
После того, как за Ренье захлопнулась дверь, Эльер некоторое время пребывал в неподвижности, затем потянулся к отставленному бокалу, лениво повертел его в руке и вдруг в порыве слепого раздражения швырнул его в стену так, что осколки не просто посыпались на пол, а яркими искрами брызнули в разные стороны. Один из них попал Ланьеру в лицо, царапнул наискось правую скулу, оставив длинный тонкий порез, быстро набухающий кровью. Эл вздрогнул, но не отшатнулся и не закрыл лицо руками. Некоторое время он рассматривал живописные потеки красного вина на стене, затем отошел к противоположной стене и скинул ткань, закрывающую картину без рамы.
— Ненавижу... — сообщил он юноше, изображенному на полотне. Однако, кажется, весь гнев и ярость, владевшие им минуту назад, были вымещены на стене и бокале. И сейчас в голосе была лишь безнадежная тоска и усталость.

В семь часов под мерный стук копыт и монотонный шум холодного осеннего дождя элегантный экипаж Ренье уносил их из Филтона в Азе ле Ридо.

Отредактировано Эльер Ланьер (03.02.2012 11:21)

Ланьер устал. От неудобного положения затекло тело, а в присутствии Ренье он не решился устроиться вольготнее и закинуть ноги на сиденье, тем более, что г-н Ренье, будучи втрое старше, сохранял полную невозмутимость и непринужденность позы, не смотря на то, что тряслись они по скверной дороге около трех часов. Эльер даже проникся некоторым сочувствием к натурщикам, принужденным терпеть эту каждодневную пытку. Впрочем, ненадолго. К тому времени, как экипаж остановился перед парадным входом Азе ле Ридо, растущее раздражение Ланьера начисто вытеснило все сострадание, которое и в лучшие времена было ему чуждо.
Он с нескрываемым удовольствием покинул экипаж, и запрокинул голову, поставляя лицо унылому осеннему дождю. Холодные капли стекали по коже, по черным волосам, суетливыми струйками сбегая за ворот. Однако это удовольствие длилось недолго. С коротким щелчком над ними раскрылся зонт.
Ле Ридо впечатлял. Не только размерами, но и монументальной солидностью. Его стены, казалось, доставали до темного неба, укутанного низкими тучами, а освещенные окна придавали торжественного величия. Откровенная демонстрация богатства и влияния. Ланьер насмешливо фыркнул и удостоился неодобрительного взгляда Ренье. Не то, чтобы Эл был плохо воспитан — при определенных обстоятельствах его манеры становились безупречными. Просто, вынужденный пробиваться к успеху собственными силами, он относился к тем, кому все было дано изначально, с неприятием и предубеждением.
— Я постараюсь оградить вас от чрезмерного внимания, а вы извольте вести себя достойно и доставлять мне поменьше хлопот.
Эльер скептически усмехнулся. Он прекрасно отдавал себе отчет, что привезли его сюда в качестве ярмарочной обезьянки, вся роль которой сводится к тому, чтобы своим видом развлекать почтенную публику, и был готов к тому, что на него будут глазеть, пряча жгучее любопытство и презрительную насмешку за вежливыми словами.
Они поднялись по освещенной лестнице в просторную гостиную, которая постепенно заполнялась гостями. Ренье с кем-то здоровался, кому-то представлял Эла, который все больше мрачнел с каждой минутой, не считая нужным размениваться на дежурную, вежливую улыбку.
«Было бы перед кем бисер метать», — подумал Эл и тут же словил на себе укоризненный взгляд Ренье, что окончательно взбесило Эльера. Извинившись, он прервал разговор и решительно направился к столам с напитками. Ренье поспешно шагнул следом, видимо, намереваясь удержать его от опрометчивого поступка. И неизвестно чем бы кончилось это противостояние, если бы в дело не вмешалось провидение в виде очаровательной рыжеволосой особы, оказавшейся хозяйкой дома.
— милсдарь Ренье, какая честь! А это милсдарь Ланьер, я полагаю. Вы обещали, что он непременно сегодня будет с вами. Рада познакомиться. Спасибо, что почтили меня своим визитом.
Глаза Эльера зажглись интересом. Впрочем, лишь на мгновение. Она была слишком молода, чтобы обладать достаточным влиянием, и слишком богата, чтобы стать чем-то большим, чем разодетая фарфоровая куколка. Ланьер вежливо, но без особого восторга склонился к милостиво протянутой руке.
— Видела вашу последнюю выставку. Это потрясающе! Я бы хотела приобрести что-то для своей коллекции. Вы же пишете ещё? Разумеется, не на заказ.
«Да неужели? Что вы, вообще, в этом понимаете?»
— Пейзажи, я полагаю? — отозвался Эльер, даже не пытаясь вежливостью завуалировать откровенную скуку. — Я написал их более, чем достаточно, чтобы удовлетворить любой ваш запрос. Какую из картин вы хотели бы приобрести? Под цвет ковров или диванной обивки?
Ренье одарил Ланьера испепеляющим взглядом.
— Буду счастлив, мазель Бэтори, если вы найдете время посетить мою галерею в Филтоне. Уверяю вас, мы непременно подыщем что-нибудь, достойное вашей коллекции.

Отредактировано Эльер Ланьер (03.02.2012 11:20)

Удивить Эльера было непросто, но Элизабет Бэтори это удалось. Одарив Ренье злорадным взглядом, Ланьер не без удовольствия покинул своего цербера.
— Он за вас излишне беспокоится, не так ли? — с улыбкой спросила девушка.
— И у него есть на то все основания.
Эльер скользил равнодушным взглядом по гостям так, словно не замечал ни шепотков за спиной, ни сдавленных смешков, ни картинных вздохов.
— Только не говорите, что вы не читали газет. Грязи, излитой в прессе на мою скромную персону, хватило бы, чтобы утопить в ней половину Филтона.
Эльер принял вожделенный бокал и сделал пару глотков. Во вкусе любого вина более всего он ценил вкус крови. Желательно «живой», а не той, которой разбавлялись благородные напитки. И чистой. Своей (Эл бросил быстрый взгляд на запястье, иссеченное шрамами — дурацкая привычка, приобретенная после смерти Марена, и поправил манжету) или кровью избранных. К примеру, он бы не отказался вкусить крови своей очаровательной спутницы.
— Вас не беспокоит тот факт, что если вас увидят в моем обществе, это плохо скажется на вашей репутации?
Ланьер чуть покачивал бокал в руке, сосредоточенно рассматривая, как стекает по его стенкам красная жидкость. Почему-то мысль о том, что его картины могут нравиться такой кисейной барышне, как Элизабет Бэтори, не укладывалась в голове Эльера. Видела? Возможно. Но чтобы нравились...
Слишком уж яркими были воспоминания о первой выставке

— Не выходите в зал, Ланьер, если не хотите, чтобы вас растерзали.
Кабинет Ренье на втором этаже каменного особняка был невелик. Совсем не таков, каким его представлял себе Эльер, глядя на внушительное, массивное здание, построенное несколько веков назад. Галерея, состоящая из нескольких залов, занимала весь первый этаж, подвал был переоборудован в хранилище, а на втором этаже, куда вела узкая, крутая каменная лестница, размещалась квартира секретаря, который жил и работал при галерее, рабочий кабинет Ренье, крохотная, донельзя захламленная реставрационная мастерская и коморка привратника.
Ланьер, приткнувшийся у окна, потому что другого места себе не нашел, уже не чувствовал ни волнения, ни лихорадочного возбуждения, охватившего его, когда Ренье сообщил о своем решении организовать его выставку. Все перегорело, и самое страшное уже произошло. В маленьком зале, среди бесконечных пейзажей, принятых весьма благосклонно, несколько картин, вызвавших взрыв всеобщего негодования.
«Они не понимают... не понимают».
Понимал Шарль. Его завороженный взгляд о многом поведал Ланьеру. Понимал Ренье, но тот был в первую очередь дельцом. Эл помнил его раздраженно-досадливое:
— Сборище идиотов. Ничего, пусть говорят гадости, было бы хуже, если бы молчали.
И участливый, полный жалости взгляд, обращенный к потерянному Эльеру:
— Не переживайте так, Ланьер. Ваши полотна достойны внимания. Рано или поздно они это поймут. Вы будете знаменитым. Правда, возможно, не в этой жизни.
«Слабое утешение», — мрачно усмехнулся про себя Эльер.

— Покажите мне вашу коллекцию, мазель Бэтори.
Эльер вскинул жесткий, холодный взгляд на щебечущую девушку, выглядевшую слишком молодой и легкомысленной, чтобы верить в серьезность ее намерений.

Широкие ступени массивной лестницы. Широкие коридоры. Все здесь было большим, основательным, монументальным. Элизабет Бэтори спешила мимо картин безвестных авторов, целеустремленно увлекая Эла к какой-то одной ей ведомой цели. Впрочем, все довольно быстро прояснилось.
— Посмотрите... Это Джонни Ди, у меня есть несколько портретов его матери и Лины и ещё каких-то неизвестных женщин. Он — сумрачный гений, не находите? В его работах видится какое-то беспокойство, обреченность и тоска, — с нескрываемой гордостью произнесла Элизабет Бэтори, ожидая, видимо, такого же восторга от своего гостя.
— Гений. Да...
Эльер скользнул равнодушным взглядом по картинам ди Каприо. В свое время ему довелось сделать столько копий с его картин, что при желании он мог бы имитировать его стиль со скрупулезной точностью. Если он и готов был терпеть дифирамбы в чью-либо честь, это был Вейн с его цветочницами и прачками, написанными столь непринужденно и вдохновенно, что вызывал профессиональную зависть Ланьера, которому подобная легкость была доступна лишь в написании пейзажей. Тогда как картины, вызвавшие столь негативные отзывы критики, и которые сам Ланьер считал лучшим из всего, что он когда-либо создавал, были полны нервного напряжения, быстрых, скользящих линий, прорисованных с нарочитой небрежностью деталей, присутствие которых скорее угадывалось, нежели было четко обозначено. Картины Эльера в багрово-черных тонах оставляли тяжелое и неоднозначное чувство, которое мало кому нравилось. Как горькое послевкусие, портящее впечатление от бокала десертного вина.
Ланьер отвернулся от полотен.
— Зачем вам мои картины, мазель? Вы явно предпочитаете классическую школу. В этом стиле я пишу лишь пейзажи, но как я понял, они вас не интересуют, — Эльер пожал плечами. — Напрасно, кстати. Они не так уж плохи, если судить по отзывам критиков.
Эл допил вино и с некоторым небрежением поставил бокал на один из дорогих антикварных столиков, инкрустированных малахитом. Совершенно непростительным образом пропустив картины признанного гения, изученные вдоль и поперек еще в Академии, он двинулся дальше вдоль стен, увешанных картинами, не останавливаясь, впрочем, ни перед одной надолго. Нет, они были неплохи. И многие достойны внимания. Но Эльеру уже стало скучно. Он не сомневался в том, что стремление Элизабет Бэтори приобрести его картины продиктовано лишь желанием эпатировать окружающих, а вовсе не уверенностью в том, что его картины, действительно, чего-то стоят.
— Если вам на самом деле хочется приобрести одно из этих скандальных полотен, обратитесь к Ренье. За деньги он продаст не только меня, но и родную мать. Полагаю, у ваших родителей достаточно средств, чтобы потакать вашим капризам.
Вежливый наклон головы никак не вязался с насмешливым тоном.
«Ренье меня убьет», — без малейшего раскаяния подумал он. Ланьер был зол, унижен, оскорблен до глубины души. Он готов был работать как проклятый, но не был готов пробиваться в люди, поступившись своей гордостью. И он терпеть не мог, когда его с кем-то сравнивали. Тем более, если это сравнение было не в его пользу. А тягаться с Джей Ди он был не готов. Пока не готов.