Комната № 2
—————————————————--
Вернувшись в комнату, девушка зажгла все имевшиеся в наличии свечи и целых две газовых горелки, а Альфонс Алле, не теряя времени, снова с головой пробурился в пахучие недра шифоньера.
— А-а-апчхи! Аа-а-апчи! Простите, добрая мазель, — мямлил он, упав на четвереньки и раздвигая длинным носом подолы туалетов, — я вынужден буду снова покуситься, как бы выразиться... миль пардон, на ле секс. Но вы не должны сего стесняться. Мы, живописцы, аки доктора, привычны, знаете ли, к разной там натуре, не исключая в том числе и совершенно обнаженной... Силь ву пле, минуточку, тут должно быть скрытое отверстие в полу...
— Пьффю, — вздохнула кошка, пытаясь примириться с чрезмерной терпеливостью мазели кошколюбки: кто возмущался наглости Альфонса? кто негодовал, что тот не краснеет при виде барышни в пижаме? кто, наконец, разбирал сугроб из платьев и аккуратно возвращал их на места? Вот именно. И что же? Не прошло и десяти минут, как этот прохвост снова роется в шкафу! Божечки-кошечки, ну нельзя же быть такой наивной! А этот Алле! До чего же приставучий! Сущий таракан! Пустил крокодилову слезу, сыграл на жалости к себе, втерся в доверие — и ведь ничем теперь его не вытравишь! Котэ готова была побиться об заклад: паршивец не отстанет от девчонки, пока не вынудит «поддержать революцию в искусстве», всучив ей «по дешевке» с дюжину своих безобразных пописулек.
Между тем, помогая Альфонсу рассекречивать тайник, девушка одной рукой придерживала отодвинутые в сторону наряды, а другой осветила живописца, ощупывавшего пол многострадального шкафа. Альфонс погладил дощечки, устилающие низ плательного отсека, провел ногтями по периметру центральной, надавил на нее, постучал, насколько мог осторожно поддел кончиками обгрызенных ногтей и наконец отковырял.
— Вот они! Письма моей несчастной камелии со златыми волосами, — сообщил он, просияв кривой улыбкой (все-таки доказал, что он не врун!), но тут же задавил в себе излишнюю радость: не время ликовать, когда камелии со златыми волосами умирают. Доска поддалась, отпрянув с легким щелчком; оказалось, пол был ложным — на месте него темнела потайная секция, вдоль и поперек заросшая густейшей паутиной.
— Надо же, сколько тайн хранит мой шкаф! — поразилась девушка, приближая к письмам газовый светильник. — Секретная полка! Точь-в-точь как в шпионском детективе!
— Муррряу! — Котэ тоже удивленно разинула ротик и округлила и без довольно круглые глаза: «Надо же, сколько там мышиного помета!» Ведомая охотничьим инстинктом, она подошла к рассекреченной норке и сунула любопытную мордочку в отверстие.
— Ну-ну, чернавка, не мешай, — шикнул на нее Альфонс и запустил руку в тайник, извлекая из него большую часть паутины (налипшей на рукав) и пачку писем, перевязанных шнурком. Затем снова покопался, проверяя, ничего ли не забыл, достал свернутый рулоном холст и передал его кошатнице: — Будьте так любезны, подержите покамест сию скорбную тряпицу.
Он поднялся с четверенек, но, не решаясь помешать воинственной хищнице выслеживать мышей, поставил доску на торец, прислонив ее ко внутренней стенке шифоньера.
Девушка села за стол, водрузила перед собой светильник, развернула рулон, порученный ей Альфонсом, и, с острым вниманием вглядевшись в сцену, украшавшую тонкий холст в растрескавшейся краске, саркастично усмехнулась.
— Чья это картина? Ваша? — спросила она. — Как странно... Знакомый сюжет: некий вампир забирается в окно некоего меблированного дома.
На картине седовласый гуль в элегантном костюме-тройке подлетал к окошку типичной альбигойки, оскаливал рот, показывая острые клыки, а вслед за ним летели вороны, как будто прямо на лету превращаясь в этот самый костюм-тройку. Если бы не птицы, сцена смотрелась бы плоской, заурядной, но вороны, распушая оперение, придавали картине мистицизма, чем превращали ее из анекдотической в глубокую и сюрреалистическую.
— Фто фа кафтина? Фы поффолите? — Альфонс пытался перегрызть шнурок, связывающий стопку писем, но у него, как обычно, получалась ерунда. Оставив тщетные попытки, он потешно скривил губы, поясняя: — Узел типа «психани и порви». — Затем подошел к девчонке и, мусоля ус, рассмотрел холст из-за ее плеча: — Ах, эта картина! «Ночной гость». Нет, это не моя. Это работа моего друга — Оскара де Монтескью, взгляните: на оборотной стороне должна быть его подпись. Но погодите! Как эта вещь здесь оказалась? Оскар полагал, что она безвозвратно потерялась. Моя бедная Луиза любила эту картину, очень ею интересовалась. В последний раз мы видели «Ночного гостя» много лет назад, но точно помню, что в тот же день, когда Луизу окончательно поглотила пучина полусвета. Что бы это могло значить?..
Услышав имя бывшего хозяина, кошка встрепенулась, оставила в покое мышиную дыру, запрыгнула на стол и потянулась мордочкой к холсту: «Нюх-нюх, нюх-нюх». Ох, какое чудо! Действительно — пусть слабо, еле слышно, но пахло хозяином Оскаром! «Мыр-мыр-мыр», — ткнулась она мордочкой в картину, радуясь родному аромату, но подумала при этом: «Подозрительно. Слишком много совпадений для одной дурацкой ночи».
— Не может быть! — озвучил кошкины мысли живописец. — Не может быть, чтобы это оказалось лишь случайностью! Неужели Луиза похитила картину Монтескью? О-о-о! Теперь мы просто обязаны устроить обозрение ее благородно ветшающих эпистол! Вы мне поможете, мазель? Подденьте ножичком веревку, а я вам вот тут вот посвечу... Ах, Луиза! Лучшая моя натурщица. Жестокая и своенравная красавица. Совершенная плоть с золотым пушком на коже, пронизанная страстным биением жизни, исполненная мягкого, радостного, свежего мерцания... Разве мыслимо, чтобы она, та, которая так любила жить, которая захлебывалась, пия большими глотками священную радость бытия, покоится сейчас бездыханна в полицейском морге под надзором слепого и бесчувственного ока коронера?..
«Ну вот, началось... — флегматично полизала лапу кошка. — Над каждым конвертом теперь будет так стенать. А если найдет засушенный люпин или еще какую романтическую дрянь — и вовсе разревется».
Но, вопреки ее скепсису, из перлюстрации почты вышел толк (хотя Альфонс, конечно, не преминул пару раз патетически взрыднуть). В одном из пожелтевших листов нашли упоминания о шкафчике в раздевалке женской бани, где Луиза хранила нечто, именумое «женским маленьким секретом», а меж конвертов обнаружилась записка с загадочной шифровкой, гласившая: «„Обнаженных“ — Алхимику, „Музыкантов“ и „Танцоров“ — Сове».
— О, мазель! Это невыносимо! — художник заломил руки, устремляя на кошатницу страдающие красные глаза. — Загадки только множатся! Что такое «Обнаженные»? Кто такие Алхимик и Сова? Разве вероятно, чтобы под ними подразумевались Стриксы и Аскары? Но тогда ведь получается, что моя несносная девчонка воровала картины моих близких друзей и сплавляла их нечистым на руку ценителям искусства? Как она могла! Безобразница! Не могу в это поверить... Но теперь у меня не осталось сомнений: смерть ее не была несчастным случаем. Ее убили. Кто же способен на такое? Некто из ее подельников? Другого выхода не вижу: чтобы больше узнать, нам придется взять расследование в свои руки — а точнее, в ваши миленькие беленькие ручки. Мазель, вы позволите еще раз воспользоваться вашей добротой и... мнэ-мнэ... некоторым образом послать вас в баню? Кто-то должен узнать, что хранила Луиза в раздевалке, а мужчин туда, как известно, не пускают.
Ох-хо-хо! То есть фыр-фыр-фыр! Все получилось, как киса и предсказывала: Алле пристал к девушке, как морготов банный лист, и не отвязался до тех пор, пока не взял с нее обещание, что завтра же утром она посетит женскую баню и обыщет все полки в раздевалке, до которых доберется, ведь «теперь они сообщники в поиске истины, и, видит Богиня, им воздастся». Взамен обещал облагодетельствовать величайшим из своих шедевров. Разумеется, с дарственной надписью, но простите, что без рамы. Уверял, что картина будет превосходно смотреться над кроватью, а, если девушка присмотрится к его работам и войдет во вкус, то следующие пять картин он продаст ей с существенной скидкой, как товарищу, другу, соратнице и прочее. «Пробил час певцам подвалам и андеграунда, тайным подвижникам, явить себя яркому свету дня и исследовать самую сокровенную из всех жизненных тайн — тайну врат, ведущих в небытие», — заливал Алле в своем псевдоглубокомысленном духе, и девушка сочувственно вздыхала и верила ему от избытка доброты. Двухсторонней такой доброты, ведь, с одной стороны, эта доброта спасла кошку, а с другой, вверила завтрашний день прохиндею.
— Но знаете, что самое обидное во всей этой истории? — сказал художник, занося туфлю над подоконником и сбегая тем же путем, каким явился. — Моя бедная крошка, она не украла ни единой моей картины...
Каталог всех статей
DW-модуль «Черные-черные злые козлы»
Клановые вампиры каноничны либо близки к канону. Настоятельно рекомендуем неопытным игрокам начинать с менее пафосных ролей.
Уважаемые игроки, настоятельно просим Вас ознакомиться с 
Двор
Хурбастан
