Комната № 6
-----------------------------------------------------
Она проснулась в его объятиях, когда вокруг была темнота. Похоже, жизнь с вампиром и по вампирским законам, уже наложила на неё свой отпечаток. Не то чтобы Ратри любила просыпаться с солнышком и с ним же засыпать... но она так привыкла. Утро, это когда ты проснулся и светло. Ночь и сон — когда темно. Так было всегда. Все 23 года её жизни. А теперь... Все менялось. Цыганка улыбнулась, выгибаясь всем телом. Чувствовать чужое дыхание в своих волосах и ощущать не сильные, но вполне требовательные объятия было приятно. И из них совсем не хотелось освобождаться.
— Ты спишь? — Шепнула Ратри, оборачиваясь. В темноте всегда почему-то хочется все делать тихо и осторожно. — Эльер?
Она ловко извернулась, поворачиваясь к нему лицом и высвобождаясь от одеяла, закинула на него руку и ногу, сонно уткнувшись в грудь. В постели было жарко, а прохладный ветер, залетевший во все ещё распахнутые окна, приятно холодил разгоряченную после сна кожу. Он не спал.
— Доброе... утро. — Цыганка оторвалась от вдыхания приятного запаха его кожи и отстранилась, пробежавшись пальчиками по обнаженному торсу Эльера. Спросонья так приятно ни о чем не думать, продолжая блуждать меж неведомых миров рожденных твоим подсознанием и реальностью. Где правда, где ложь?
— Я тебя съем. — Она по хозяйски перебралась к нему на грудь, как маленький зверек. И острыми зубками легко, нежно укусила за аристократичный нос. — Ты меня не кормишь, ты мной питаешься. А я откушу тебе нос. Украл и морит голодом.
Почему то ей хотелось быть к нему ближе. Нет. Совсем не в физическом смысле, как это бывает между женщиной и мужчиной. И как уже было между ними. Больше. Гораздо ближе, чем предполагает занятие любовью. И хотя свободная рубашка на ней задралась чуть ли не до самой шеи, и она каждой своей клеточкой ощущала прикосновения его теплой кожи, это было совсем не то.
Да, похоже, она выбрала для своих желаний не того мужчину. Эльер после потери памяти стал холодным, как лед. Не злился, не обещал убить. Не целовал... Не выражал совершенно никаких чувств. Цыганка крепко обвила его шею и снова уткнулась в широкую грудь, протирая сонные глаза и зевая. Она уже смирилась и перестала обращать на это внимание.
— Что мы будем дальше делать? Нас тут найдут... Это будет плохо. Тебя посадят за решетку, а меня осквернят и прогонят из табора.
Да. С этим определенно нужно было что-то решать. И если учесть, что Эльер с трудом вспоминал даже свое имя, то вряд ли он мог бы ответить цыганке на поставленные вопросы. Ратри нехотя поднялась, потягиваясь. Снова чмокнула своего кавалера в нос.
— Пустимся в бега. — Внезапно сказала она, сдергивая сухую уже одежду с высоких гардин, поднимаясь на цыпочки. — Поедем в Хурбастан. Там нас никто не знает и не найдет. Только нужно придумать легенду! Ты будешь мой муж, а я твоя жена. Твою фамилию я не знаю... А мою могут узнать. Нужно другую придумать.
Она поставила своего придуманного мужа на ноги и заботливо нарядила в черную рубашку, застегнула пуговки и стряхнула с плечей невидимые пылинки. Удовлетворившись результатом, Ратри надела подаренное им серебристое платье и попросила помочь застегнуть его сзади.
— Деньги у меня есть. На первое время хватит. — Продолжила размышлять цыганка, собирая разбросанные ими вещи в сумки. На Айзе тепло... но сменная одежда им пригодится. А с деньгами... они потом что-то придумают. Ратри может петь и танцевать. Эльер умеет рисовать. Вот только помнит ли он как это делается? — А сначала нам нужно обязательно поесть. Бери все что тебе пригодится и идем.

Подъезд
-----------------------------------------------------
Железнодорожный вокзал Дракенфурта 

9 апреля 1828 года.

— Мы приехали, мазель, — голос кэбмена вывел Алейну из задумчивости. Она выглянула в окно кареты и увидела прелестный меблированный дом. Заплатив мужчине, положенные 5 флоренов, ревенантка попрощалась с ним и с Марго.
Девушка остановилась в нескольких метрах от дома. Повсюду сновали люди и вампиры. Смеющиеся девушки вышли от модистки, нагруженные коробками от шляпок. По улице с криком и визгом пробежала стая мальчишек. Два вампира на другой стороне улицы о чем-то ожесточенно спорили, при этом активно жестикулируя. Всюду шум и толчея.
— Аккуратнее, мисс!! — сказал мужчина, держась рукой за щеку, он чуть не сшиб девушку.
— Простите... — только успела ответить Алейна, но мужчина быстрым шагом прошел мимо и юркнул за дверь.
Ревенантка посмотрела надпись в витрине «Лечение без боли» и непроизвольно поморщилась. «А мне здесь уже начинает нравиться», — размышляла она, наблюдая за происходящим вокруг.
— Казенный квартал по сравнению с Филтоном живее и многолюднее. Филтон на его фоне кажется совершенно тихим и каким-то скучным, — шепотом сказала Алейна.
Повернувшись к дому, девушка прочитала вывеску. «Валламброза... как красиво, думаю и комнаты будут такие же уютные, как и название», — подумала ревенантка. Поднявшись по ступенькам, она открыла дверь в дом. Звонко звякнул колокольчик, и навстречу девушке вышла старушка — вахтерша. Грозно уперев руки в бока, она встала напротив ревенантки:
— Что угодно, мисс?
— Добрый день, мазель. Я бы хотела арендовать комнату в таком прекрасном доме.
Старушка немного смутилась и лучезарно улыбнулась Алейне:
— Давно меня не называли мазель, лет этак 40. Помню, мой покойный супруг любил меня так называть. Он называл меня не по имени, а именно мазель, говорил, так ему больше нравится. Мдаа, молодость прошла, остались лишь воспоминания.
Вахтерша тяжело вздохнула. Девушка покачала головой:
— У многих даже и воспоминаний не остается. Уверена ваш супруг был хорошим мужем.
— Это верно сказано, мисс. Как человек и как муж он был хорош... Так вы говорили, что хотите снять комнату. Пройдите дальше по коридору, первая дверь справа. Входите смелее, это комната коменданта. Он же арендатор. Не ошибетесь, на двери надпись «Посторонним В.»
— Благодарю вас.
Пройдя по коридору, девушка отыскала нужную дверь с таинственной надписью. «Посторонним В. Интересно, чтобы это значило?» — подумала Алейна. Предварительно постучав, она толкнула ее. Взору ревенантки предстал комендант меблированного дома «Валламброза». Это был пожилой мужчина, который сидел за письменным столом и что-то старательно выводил ручкой на бумаге. Девушка чуть не рассмеялась, когда увидела, как забавно мужчина поправлял круглые пенсне на носу, они все время норовили упасть на стол.
— Добрый день, сэр. Мое имя Алейна Готьер, и я бы хотела снять у вас жилье. Если, конечно, есть свободные комнаты.
— Добрый-добрый, мазель. Вы как раз по адресу, у меня есть две свободные комнаты. Под номером 2 и 6, выбирайте любую. Арендная плата 100 флоренов.
— Цена меня вполне устраивает, если возможно, я бы хотела снять на 3 месяца. Комнату, я думаю, под номером 2.
— Отличный выбор, тогда 300 флоренов. Соседи тихие и вежливые, прекрасный вид из окна. Пойдемте, я вас провожу до комнаты.
Идя по коридору, комендант о чем-то глубоко задумался, а потом воскликнул:
— Ну никак не получается у меня эта рифма, вот хоть убей... А ведь скоро конкурс!
— Простите, о чем вы? Рифма? Вы пишите стихи?
Комендант покраснел, кашлянул:
— Ну не совсем пишу... У нас работает дворник, славный малый, вот он мастак в этом деле. Он меня и подбил на этот конкурс поэтов. Видите ли, я только и умею, что деньги с жильцов брать и ключи выдавать. И я решил доказать, что это не так, но рифма никак не хочет... Эх, с чем рифмуется слово «кошелек»?
— Думаю, со словом «глубок»
— Вы прелесть, мазель! Точно... У меня есть кошелек, и он очень глубок. Так-так, думаю, я обставлю этого шалопая дворника.
— Конечно, вы займете почетное первое место в конкурсе поэтов.
— Ох, мазель, спасибо. А вот и ваша комната, прошу проходите и устраивайтесь. Если вам что понадобится, я к вашим услугам в любое время.
— Благодарю, сэр.

-----------------------------------------------------
Комната № 2
-----------------------------------------------------
Комната оказалась небольшой, но светлой и очень уютной. На окнах были занавески с рисунком из крупных цветов. Слева располагалась небольшая кровать, застеленная алым пледом. Возле стола расположился огромный деревянный шкаф. «Название не обмануло ожидания», — подумала Алейна и улыбнулась счастливой улыбкой. Она скинула салоп и шляпку и начала кружиться по комнате, напевая себе под нос веселую мелодию. А потом, девушка не удержалась и прыгнула на кровать. «Хорошо, рядом нет матушки. Её словами были бы: Алейна, ангел мой, приличные девушки так себя не ведут! Своим безобразным поведением ты огорчаешь матушку», — с улыбкой вспоминала ревенантка. Впервые со дня отъезда из дома девушка улыбалась, вспоминая родителей.
Начало смеркаться, она развесила свои вещи в шкаф и выглянула в окно. Алейну приятно удивило наличие электрических фонарей на улице квартала. «В Филтоне не на каждой улице горят фонари, каждый раз возвращаясь из лавки приходилось передвигаться в темноте, а здесь светло и чудно, как в сказке. Света с улицы вполне достаточно. Значит, сегодня не буду зажигать свечу», — размышляла девушка. С улыбкой на лице Алейна вскоре заснула.
Проснулась ревенантка рано утром, как привыкла вставать в Филтоне. Сладко потянувшись, Алейна легко выпрыгнула из кровати. Она подошла к окну и выглянула на улицу. Солнце только начало вставать из-за горизонта. «День будет отличным, надо позавтракать и пойти прогуляться», — подумала Алейна.
Девушка вышла на крылечко и увидела там коменданта. Он стоял облокотившись на перила.
— Доброе утро, сэр. Как поживает ваше стихотворение?
— Доброе-доброе, мазель. Благодаря вашей рифме я почти его закончил. Теперь я точно уверен, что обставлю дворника, — хмыкнул пожилой мужчина.
— Ничего себе, обставит он меня, — раздался голос за спиной. Девушка обернулась и увидела мужчину средних лет с огромной метлой в руке. — Ты только и можешь, что думать о деньгах. Ставлю свою метлу на что хочешь, но у тебя, я уверен, и стихотворение про деньги.
Чтобы не слушать их дальнейших препирательств и не рассмеяться, Алейна поспешила спуститься с крыльца. Легким, не спешным шагом она пошла вдоль улицы. Думая обо всем и ни о чем, юная ревенантка не заметила, как очутилась на набережной.

  Портовая таверна «За штурвалом»

Отредактировано Алейна Готьер (18.08.2015 16:25)

Подъезд; комната № 2
-----------------------------------------------------
Отель Эффенбаха 

11 апреля 1828 года, около 10 часов утра.

Алейна выбралась из кэба. Целые сутки ее не было в «Валламброзе», а такое ощущение, что прошла вечность. Ревенантка радостно улыбнулась, от мысли, что вернулась в свою (ну не в свою, а арендованную, но оплачивает-то самостоятельно) комнату. Пройдя мимо калитки, она заметила знакомого дворника с большой метлой. Он с таким унылым и уставшим видом мел улицу, что было грустно смотреть. Мужчина остановил взгляд на вновь прибывшей и аж засиял, как начищенный пятак. Девушка насторожилась. Дворник, несмотря на огромную метлу в руках, довольно быстро оказался возле ревенантки.
— Милая барышня, я уж думал вы съехали из этого дома! Как я рад, этот (кивок в сторону здания), всех на уши поставил, — торопясь, видимо боялся, что девушка сбежит, говорил мужчина. Затем он понизил свой голос до шепота, — представляете из его кабинета, ну из того, где надпись: «Посторонним В.», ну так вот... о чем я? А-а, с тех пор как он нашел рифму к своим стихам, из кабинета раздаются непонятные звуки, то ли кого-то лупят, то ли он делает перестановку. А еще фальшивое пение, будто кошку мучают. Мы пытались с Клавдией, вы ее видели наша вахтерша, вчера вечером пробраться к нему... А он выгнал нас? Может он там демонов каких вызывает, а? Или умерших? Я читал про такое в газетах... Мазель, он к вам с уважением относится, сам об этом рассказывал, после вашего ухода, образумьте его, а?
Алейна, молчавшая весь монолог мужчины, тяжело вздохнула. «Не успела закончиться одно приключение, пожалуйста на очереди другое. И все за один, нет уже два дня. А что же будет, если я тут жить начну», — морща носик, думала ревенантка.
— Хорошо, милсдарь. Я попробую, но результат не гарантирую.
Девушка уверенно направилась по коридору, ища комнату коменданта. Увидев табличку «Посторонним В.», она постучала в дверь. Никто не ответил. Она постучала еще раз и снова молчание, ни шороха. В коридоре, несмотря на утро, было мрачновато и сумрачно. Алейна пожала плечами, мало ли куда мог удалиться комендант, как за спиной раздалось:
— АПЧХИ!
— А-а-а... — вскрикнула девушка, напуганная рассказом дворника. Приглядевшись и узнав по блестевшим очкам коменданта, она успокоилась, — Фу-у, это вы! Зачем так пугать? Я между прочим единственная дочь в семье и навряд ли мои родители хотят ее лишиться.
Даже сквозь сумрак было видно, что комендант смутился.
— Прошу прощения, мазель. Прошу прощения. Не хотел вас пугать. Мазель, вы были так добры... Вы уже оказали мне честь, однажды помогли с рифмой. Не окажете и сейчас такую любезность? — с заискивающими нотками в голосе спросил мужчина.
«Рифму? Совсем забыла, у него там конкурс рифмачей или поэтов», — осенило Алейну. Она лишь кивнула.
Обрадованный ее согласием, пусть и показанным в такой форме, комендант достал несколько листов, исписанных мелким почерком.
— «Деньги и комендант», я его уже закончил. «Кошелек и комендант», тоже закончил. О, вот нашел! Нашел, нашел! «Барыши и комендант»! Вот здесь, я не могу подобрать рифму! К слову «богач», что подходит?
— Богач?.. Рифмач подойдет.
— Ах, мазель я покорен! Так-так, рифмач, — не переставая говорить, карандашом писал комендант. — Какой красивый он богач. И самый умный он рифмач.
— Эмм... могу я задать вам вопрос? — смущенно спросила ревенантка.
— Да-да мазель, я вас слушаю.
— Позвольте узнать, а что за звуки раздавались в вашей комнате?
Комендант снял с носа очки, сложил дужки, распрямил их и снова сложил.
— К конкурсу поэтов я готовлю танец. Приходиться самому себе подпевать, чтобы не сбиться с ритма. Кто рассказал? Ах он плут! Жалуется! — воскликнул мужчина, гневно потрясая кулаком в сторону выхода.
— Танец?
— Да.
— К конкурсу поэтов?
— Да.
— Угу... — вздохнула девушка.
— А что?
— Нет, ничего, — сделав невинные глаза, ответила Алейна. — Позволите, я пойду, скоро на службу.
— Конечно-конечно, мазель. Тысяча благодарностей.
Ревенантка быстро забежала в свою комнату. Закрыв плотно дверь, она звонко и долго смеялась. «Придется дворнику самому разбираться», — присаживаясь на корточки возле двери, перевела дух барышня.
Весь день ревенантка провела, сидя на кровати и заполняя дневник. Перевернув его обратной стороной, она тщательно записала свои видения. «Любопытно, что происходит? Раньше они мелькали, как картинки. А теперь было такое ощущение, что я перенеслась в казино. И этот обморок. Если такова цена прорицания, то мне это совершенно не нравится», — стуча ручкой по дневнику, размышляла девушка. Ревенантка повернула голову к окну и только сейчас заметила, что солнце уже заходит. Она откинула крышечку у часов и посмотрела на время. Тяжело вздохнув, Алейна стала собираться в «Фирузу». Уже на выходе она вспомнила о письме к родителям в Цалту. «Отправлю чуть позже», — аккуратно, чтобы не помять, девушка положила письмо в сумочку.
Спустя четверть часа, с тяжелым сердцем ревенантка подъезжала к ювелирному магазину.

  Ювелирный магазин «Фируза»

Отредактировано Алейна Готьер (16.01.2016 09:23)

Подъезд
-----------------------------------------------------
Отель Эффенбаха    (временной скачок в семь дней)    через квартиру Розарио Стрикса 

25 апреля 1828 года, около девяти утра.

После возвращения Стрикс домой жизнь вошла в привычное русло, разве что с Розарио они стали грызться раза в четыре чаще. По поводу и без.
За недельное отсутствие сестры Стрикс ни разу о ней не вспомнил. А когда ему было время? Когда Силентия вернулась, он был крайне занят двумя брюнеточками неопределенной расы, и, конечно же, прихода сестры не ожидал. Следующие пару сцен мы пропустим под каким-нибудь благовидным предлогом, но вся улица еще долго не забудет как две абсолютно обнаженные мазельки с дикими визгами выбегали из дома и неслись, сталкиваясь с прохожими и не разбирая дороги.
Вот и сегодня Силентия, в очередной раз вдрызг разругавшись с братом, бесцельно бродила по близлежащей улице, с теплотой вспоминая номер отеля, где кроме нее и царящего в нем хаоса, никого не было. Обычно после ссор из дома уходил Розарио, но сегодня Сели нарушила эту закономерность.
Вампиресса стояла и раздумывала над тем, идти ли ей обратно на квартиру прямо сейчас или дождаться вечера, когда кто-то врезался ей в спину.
— Прошу прощения, — на автомате раздалось извинение, и девушка, судя по голосу, отошла немного в сторону.
— Смотреть надо, куда ноги переставляешь! — Стрикс развернулась к ней. Вампиресса не узнала голоса Алейны Готьер, но вот внешность забыть не успела. — Ты?! Что ты тут делаешь?
Силентия недоуменно смотрела на ревенантку, напрочь забыв о старой и простой истине — мир тесен.

Отредактировано Силентия Стрикс (19.01.2016 14:36)

Подъезд
-----------------------------------------------------
— Мазель Стрикс? Тот же вопрос я могу задать и вам! — вспыхнувшая было лучезарная улыбка Алейны омрачилось. — Что-то случилось?! Я могу помочь? Ох, не дело держать вас на улице. Идемте со мной, в этом доме я арендую комнату. Пойдемте, у меня есть замечательный чай и полно вкуснейших сладостей.
Волна удивления сошла на нет, и вампиресса в лучших традиция своего характера выплеснула охватывающие её эмоции:
— Я неожиданно живу в этом районе и на этой улице в квартире своего старшего брата. К сожалению, брат прилагается к жилью, иначе бы я не стояла здесь в это прекрасное утро, — раздраженно бросила Силентия. Раздражение не было направленно конкретно на Алейну, но когда Стрикс волновали подобные мелочи?
— Нам просто нельзя долго жить под одной крышей... — уже более спокойным тоном проговорила вампиресса, заметив, как ревенантка убирает шуршащую бумагу. — Я слышала слова «чай» и «сладости», или мне показалось?
«И когда ты успела стать такой сладкоежкой, Фредерика? — спрашивал у Сели её внутренний голос, всегда называя вампирессу её вторым именем. — Раньше за тобой подобного не водилось...»
«Вот тебя ещё забыла спросить! — мысленно огрызнулась Стрикс на себя саму. — Что плохого в чае и сладком? И вообще — заткнись! Вернемся домой, можешь покусать Розочку, а меня не трогай!»

Комната № 2
-----------------------------------------------------
Вампиресса не могла взять в толк, о ком ей с таким упоением рассказывает Алейна. Они были словно из разных миров. Жизнь Стрикс преимущественно вращалась вокруг неё самой, клана и порождаемых ей и другими проблемами, которые было необходимо постоянно решать. Из-за долгой жизни она практически перестала обращать внимания на подобные мелочи. Алейна же жила здесь и сейчас, в силу юного возраста её, пусть и мимоходом, интересовало все, что происходит рядом с ней.
— Мы пришли, простите за беспорядок. Присаживайтесь, пожалуйста.
«Да разве это беспорядок? Я бы показала, как выглядит настоящий беспорядок, но Розарио сейчас дома, а ты вполне соответствуешь его вкусам», — думала Стрикс, осматривая комнату девушки и вспоминая их вечный с Розочкой погром, где при большом желании можно было найти хоть самого Моргота в женском платье.
Пока ревенантка убирала шуршавшие тонкие листы бумаги с какими-то набросками на кровать и накрывала на стол, внимание Силентии привлек одиноко лежавший на полу листок с каким-то портретом. Не моргнув и глазом, вампиресса притянула листок в свою руку. С него на Стрикс смотрел некий незнакомец с явно вампирскими чертами.
За то время, которое Сели потратила на рассмотрение портрета, на столе появились фарфоровые чашки и вазочка с пирожными. Сахара, чтобы добавить в чай, не было. Пускающий пар чайничек из шкафа заставил вампирессу удивленно приподнять правую бровь.
— Не удивляйтесь, мазель Клавдия каждое утро приносит мне горячий чай и чтобы не остыл убирает его в шкаф. Комендант снабдил её ключом от моей комнаты, — Алейна разливала горячий напиток по чашкам. — На чем я остановилась?.. Кстати, о детях! Я несколько дней назад получила записку от Айрин. От той девочки, с которой милсдарь Авель прыгнул с моста. В той записке шла речь и о нем. Я переживаю за них. Вдруг моё видение сбудется.
— Алейна, тебе же еще нет и пятидесяти, так? — осторожно, отпивая горячий чай, спросила Стрикс. Основной проблемой всех вампиров и ревенантов было незнание точного возраста друг друга. Самым трудно угадываемым диапазоном считался возраст от двадцати до двухсот пятидесяти, когда внешность практически не менялась на протяжении этих лет. Бывали, конечно же, и исключения в обе стороны, но в целом иногда нельзя отличить, где мать, а где дочь, кто отец, кто сын, а кто и вовсе дед...
— Я с видениями особо раньше не сталкивалась, но если оно правдиво, то значит, что мелочь действительно жива, и, возможно, при ней остался медальон госпожи Аскар, или она знает, где он. — размышляла Сели вслух иногда прерываясь на пирожное. — А что конкретно было в той записке?
Стрикс кинула взгляд на отложенный ей в сторону портрет:
— А ты неплохо рисуешь. Запросто освоишь и профессию художника, если в «Фирузе» надоест или тебя оттуда все-таки выгонят.
Вампиресса отпила еще чаю, размышляя над тем, что могло понадобиться мелкой воровке от Авеля. Но стоило мыслительному процессу повернуть в эту сторону, как мысли Стрикс начинали бесноваться, загоняя логику и здравый смысл в угол, угрожая расправой.
«Пироженку съешь, полегчает», — язвил внутренний голос.

Комната № 2
-----------------------------------------------------
«Я хожу по земле четверть века». После слов Алейны о возрасте вампиресса почувствовала себя непомерно старой. Внешне, естественно, это практически не проявлялось, но по внутреннему ощущению Стрикс казалось, что ей минуло тысячелетие. С затаенной тоской она взглянула на ревенантку. А ведь Силентия могла уступить Виктории и отправиться учиться в Орлей, получить там образование, которое ценилось в высшем свете и стать высокородной вампирессой не только по рождению, но и образу жизни. Но нет, ей приспичило идти по стопам отца, доказывая всем и каждому, что она Стрикс и примесь кайтифской крови Виктории (которая даже чище чем в некоторых кланах) ничего не меняет. Силентия сама выбрала дорогу, усеянную кровью и смертью. Ей как раз тогда исполнилось двадцать пять.
— Дословно я ее не воспроизведу, а вот в общих чертах — пожалуйста. Так... там говорилось, что наша незабвенная А. А. будет ждать милсдаря А. в... где будет ждать-то? А-а! У яркого дупла Сов в городе. А вот день недели?.. Ммм... Воскресенье! Определенно, воскресенье, я еще подумала, что... Неважно, что. Я все никак не могла понять: что за «Сов»? Но день за днем я вспоминала видение в деталях и выудила из памяти изображение совы... Не знаю поможет или нет, но на картах, на обратной стороне, была нарисована именно сова.
Алейна перевернула дневник так, чтобы Сели смотрела на него не в перевернутом виде. На странице была нарисована сидящая на ветке, склонившая вбок голову сова. Незаметным и ловким движением меж пальцев вамирессы появилась потертая игральная карта и легла рядом с рисунком ревенантки рубашкой вверх. На синем поле была изображена такая же скрюченная птица.
— Совы — это мы, — Стрикс наклонила голову вбок, уподобляясь нарисованным перед ней птицам. — Ну а дупло, я полагаю, «Гнездо Дьявола», если мои родичи новое не выстроили.
Силентия задумалась. Тогда у реки Алейна предвещала смерь и кровь, но только вот кому? Если бы в ресторане внимание вампирессы не было поглощено созерцанием преобразившегося Авеля и питием вина с кровью, то она вряд ли упустила бы из виду такую важную деталь. Тонкие пальцы непроизвольно коснулись колечка. Уже не первый день Сели ловила себя на мысли, что её кольцо было не совсем её.
— Значит, в воскресенье... — вампиресса поднялась со своего места. — Спасибо за чай, мне, наверное, уже пора.

Комната № 2
-----------------------------------------------------
Вампиресса недоуменно приподняла бровь в ответ на мольбы Алейны взять её с собой:
— Если там действительно что-то начнется, единственное, что ты сможешь покинуть, будет, как ни прискорбно, твое тело. И даже если не начнется, порою последней ставкой становится жизнь, когда на кон больше нечего поставить.

Там правит бал отчаянье с надеждой,
Кружась в безумном танце средь толпы,
Судьба махнет рукой своей небрежно,
И вмиг порушит все твои мечты...

— Если тебе очень хочется в это ввязаться, то поедешь со мной, и будешь слушать меня, но для начала мы тебя приоденем для поездки в казино, как раз чтоб не выделяться... Надеюсь, ты знаешь, как выглядят наряды для подобных мероприятий? — Стрикс по-доброму ухмыльнулась, ожидая момента, когда до ревенантки дойдет, что вечерние платья подобного рода декольтированы.

  Казино «Гнездо дьявола»

Отредактировано Силентия Стрикс (26.01.2016 14:15)

Комната № 2
-----------------------------------------------------
Больница Святой Розы 

Родная «Валламброза»!

Алейна испустила вздох облегчения, заметив, что экипаж начал притормаживать у знакомого дома. Всю дорогу тетя мэтрессы Аскар не сводила с нее тяжелого взгляда. Взгляда, который словно бы уличал ее в том, что это она подожгла казино и подбросила в него бомбу. «Бедная госпожа Амелия! — думала девушка. — На ее месте я бы точно бабахнула тетку. Ой! То есть эту почтенную леди! То есть не бабахнула!.. — она прикусила язык, вспомнив о псионической способности своего работодателя, и на всякий случай добавила: — Если вы прочитали мои мысли, прошу прощения. Нервы».
Дверь экипажа мягко раскрылась перед ней.
— Благодарю, госпожа Аскар. Извините за беспокойство, — прокряхтела ревенантка, выползая из кареты при помощи кучера. Постукивая тросточкой, она направилась в свою маленькую комнатку. Подъем по ступенькам с шиной на ноге дался весьма нелегко и занял, как ей показалось, целую вечность.
Оказавшись внутри, она накрепко заперла дверь (вдруг беловолосый псих вернется за ней?), подошла к зеркалу и с тяжким вздохом оглядела свою испорченную одежду:
— От платья остались одни воспоминания. А ведь было такое красивое. Я это в жизни не отстираю. Впрочем, куда мне в нем ходить? Больше на такие мероприятия меня и под страхом смерти не загонишь! Если так развлекаются господа аристократы, то я даже не знаю...
Сбросив с себя грязное платье и натянув чистое, она устало присела на край кровати. Вокруг нее, разбросанные поверх одеяла, лежали карандашные зарисовки. Те самые. Картины прошлого видения.
— М-да. Провидица из меня никудышная, раз помочь не смогла. Гори оно все! — от злости на себя и весь мир она схватила свои рисунки и стала рвать их на мелкие кусочки. Но тут ей в руки попался портрет синеглазого герцога. Девушка остановилась, задумчиво рассмотрела его, а потом поступила с ним так же, как с остальными. «После того, как ты себя вела, — сказала она себе, — его светлость тебя знать не захочет... С другой стороны, ты ведь никогда не мечтала и не надеялась».
Уничтожив последний лист, она сложила клочки бумаги горкой на испорченном платье и завязала его узлом. Затем, прихватив спички, медленно спустилась на улицу и вышла на задний двор.
— Где-то здесь должен быть у дворника бак... А-а-а, вот, нашла!
Платье полетело в мусорный бак. Посмотрев по сторонам, будто затеяла что-то ужасное, девушка выудила из свертка кусочек бумаги и, чиркнув спичкой, подожгла его. Язычки пламени быстро разрослись, оплавляя зеленую ткань; серый дымок взвился в светлое утреннее небо. Защипало в глазах, но девушка смахнула слезинки с ресниц, не дав им потечь по щекам. Наконец от некогда красивого наряда и тщательно выписанных портретов осталась лишь черная пыль. Отряхнувшись от золы, Алейна потихоньку вернулась в дом; когда дверь за ней закрылась, с яростью отшвырнула тросточку в угол, словно та была виновата во всех ее бедах. Стало чуточку легче. Даже хватило сил раздеться перед тем, как залезть в кровать. Но сон не шел — слишком много всего на ее бедную голову свалилось за одну ночь. Глубоко вздохнув и перестав вертеться, девушка вытащила из-под подушки дневник. Проведя рукой по знакомой шероховатой обложке, она перелистнула несколько страниц и стала записывать новое видение. Но и тут ее ждало разочарование: мозг наотрез отказался выдавать какие-либо подробности. Сморщив носик от досады, она попробовала нарисовать портрет герцога. При каждом росчерке карандаша ее брови хмурились, а губы капризно надувались.
— Почему не выходит? Всегда были добрые глаза, как тогда, в лавке отца, а теперь... Теперь они холодные и высокомерные... А всё тетка госпожи Амелии! — Алейна бросила дневник и карандаш на пол и набросилась с кулаками на подушку, колотя ее здоровой рукой до тех пор, пока пальцы не начали ныть. А потом свернулась в клубочек и незаметно для себя все-таки уснула.

  Ювелирный магазин «Фируза»

Отредактировано Алейна Готьер (16.05.2016 19:53)

Комната № 2
-----------------------------------------------------
[Главный проспект] Ювелирный магазин «Фируза» 

14 мая 1828 года, около 6 часов утра.

Девушка печально и с непонятным чувством, похожим на надежду, смотрела вдаль, шагая по брусчатке. Голова шла ходуном, мысли перепрыгивали с одного на другое: вот она снова дома, в знакомой лавке отца; ясная ночь и юноша с глубокими, словно океан, синими глазами. Но затем сегодняшний вечер — и её рука в руке герцога.

Ревенантка добралась до комнатки, по пути к кровати сбросила на стол шляпку и сумочку. Присела на самый краешек узкой койки и долго, пристально смотрела на закрытую сумочку. Затем вздохнув и, покачав головой, задернула занавески, переоделась и забралась под одеяло. Но сон долго не шел, хоть девушка и чувствовала усталость. Внезапно она осознала, насколько же она одинока здесь, в Дракенфурте. Ведь будь она в любимой Цалте или в Филтоне, рядом были бы или мама, или мадам Моро, у которых можно было спросить совета и поделиться своими сомнениями. Уж они-то подсказали бы что же делать. Уставившись в потолок. Алейна попыталась представить реакцию матери. Алейна так и слышала ее голос: «Что ты о себе вообразила, простая подмастерье из орлейском глубинки?! Герцоги играют с такими, как ты. Не смей даже помышлять о каких-то чувствах. Хочешь потом собирать разбитое на осколки сердце? Парсонс — вот твой уровень, а не этот высокомерный аристократ». А мадам Моро? Что ж... она обрадовалась бы и велела дерзать и не колебаться. Но такова была бабушка, артистка как на сцене, так и в жизни. В итоге, барышня проворочалась весь день, так и не сомкнув глаз.

* * *
16 мая 1828 года, 21:45.

Третий день подмастерье жила, как в тумане. Правда, несколько раз порывалась подойти к хозяйке «Фирузы», но в последний момент останавливала себя на пороге ее кабинета: «Мы не подруги. Я подчиненная, а подчиненные не ходят с личным к начальству», — и разворачивалась обратно.

«Так нельзя! У него есть невеста! В конце концов, это просто непристойно — идти на свидание с чужим женихом!» — твердил в голове строгий мамин голос. «Но разве это свидание? — отвечала маме Алейна. — Мы встретимся только чтобы поговорить. Я верну ему квитанцию — и на этом все... Ох, Роза, что же я делаю?..»

Однако сегодняшним вечером, отринув сомненья, ревенанка решилась примерить наряд леди Аскар. (Так и не смогла отдать его в бутик и обменять на другие вещи — все-таки это был подарок, а с подарками не расстаются.) Полюбовавшись на платье, Алейна порадовалась, что фигурки у них с начальницей практически одинаковые, лишь рукава у вампирессы чуть уже. Но манжеты расширять не пришлось — они были на резинке. Другое дело — перчатки, которые нашлись в потайном кармане, спрятанном между пышными складками юбки. Молочного цвета перчатки в тонкую сеточку не могли скрыть все царапины и ссадины на руках подмастерья. Однако зеленые, даже если их подлатать, совсем к этому туалету не подходили. Пришлось выбрать сеточку.
Подойдя к портновскому манекен (чего только не достанешь у коменданта!), девушка сняла наряд и положила его на кровать. Затем порылась в шкафчике и достала оттуда стеклянные шпильки, которыми уже закрепляла русые волосы в казино.
Посильнее затянув на себе корсет, она осторожно забралась в платье. Затем аккуратно, крючок за крючочком, застегнула его. Причесав волосы, присела на шаткий стул и стала заплетать косички. Немного их распушив, она зацепила первые косы шпильками, проделав так с остальными. Получилась вроде бы простая, но вместе с тем необычная прическа. Несколько локонов спускались на плечи, завиваясь на концах, а стеклярус в шпильках сверкал неотличимо от бриллиантов. Девушка увереннее улыбнулась своему отражению в темном окне: платье сидело на ней, как влитое. Пожалуй, даже лучше, чем на хозяйке. Его нежно-розовый оттенок был теплым, скорее подходящим блондинкам вроде нее, нежели брюнеткам, вроде леди Аскар.

Саму себя подбодрив, она шагнула за порог, прихватив вышитую бисером сумочку с отложенными на черный день двадцатью флоренами. Но забытая квитанция осталась одиноко белеть на столе.

  [Главный проспект] Вечернее кафе «Дю Монд»

Отредактировано Алейна Готьер (13.02.2017 19:05)

Алейне Готьер
-----------------------------------------------------
Двор
-----------------------------------------------------
Начало игры

17 июня 1828 года. Вечер.

Говорят, что сумерки — время воров и котов... Как же, как же, рассказывайте сказки! Может быть, это верно для других уголков столицы, но в жилом районе на исходе трудового дня, когда бригады фабричных работяг возвращаются домой, режутся в кости и торопятся в пивные, стоит такое столпотворение, что голубю негде приземлиться! А сколько шуму, сколько гаму! Уши в трубочки сворачиваются. Карманникам здесь действительно вольготно, а котам... Котам остается только драпать от пинков, выворачиваться из-под колес вездесущих экипажей да шипеть на сапожищи, норовящие отдавить пушистый хвост. «Каждая вылазка в жилой район — это риск. Огромный риск, что тебя пнут или раздавят. Опасность и надежда поживиться от щедрот многочисленных пабов и харчевен. Шансы на удачу и неудачу тут равны: пятьдесят на пятьдесят», — так говорил Паршивый Мурзик, мудрый старый кот, обучавший Котэ выживанию на улице. «Мря-я-яу! Как интересно! Вы сами подсчитывали вероятности?» — спрашивала у него любопытная Котэ. «Кости раздавленных котов подсчитывали их», — раздражался Мурзик: эти котята такие бестолковые, до чего же нелепые вопросы задают! Предостерегаешь, предостерегаешь — а все никакого разумения!

С тех пор немало водицы утекло, еще больше скисло сливок и сметаны. Усвоив наставления учителя, молодая кошка старалась держаться подальше от беспокойного района. Но однажды врожденная беспечность — а точнее, божественный запах свежей мойвы, исходящий от одной почтенной дамы — привела ее сюда, в самый центр аттракциона смерти, к меблированному дому «Валламброза», в час, когда столпотворение людей и полукровок достигло концентрации густого мясного гуляша (знаете, такой, в котором застревает ложка, а на поверхности плавают круги растопленного жира?). Вот что бывает, когда идешь на поводу у своего голодного желудка! Вообще-то настырно попрошайничать было не в правилах Котэ, но эта дама! Вот зачем она остановилась? Зачем подарила животному надежду? Встала под вывеской «Жлобс и сыновья», провела морщинистой рукой по гладкой шерстке, одарила Котэ кусочком булки (эй, почему не сочной рыбой?), улыбнулась ласково, многообещающе, но уже спустя секунду куда-то потерялась, нырнув и растворившись в толпе типичных вонючих фабричных работяг. Латаный подол ее юбки взметнулся перед обескураженной мохнатой мордой и сменился каким-то другим бесполезным латаным подолом, а потом — часто мельтешащими брюками и бриджами, сапогами и ботинками... Ф-ф-фу! Котэ фыркнула, обнюхав кусочек сдобной выпечки: черствый. Такой не раскусить. Покатала его лапкой, попробовала еще разок куснуть — и опять безрезультатно. Странные люди, совсем не понимают, что хлебобулочные изделия у кошачьих не в чести!.. Вдруг на булку набросилась ворона: каркнула во все воронье горло, схватила своим страшным твердым клювом и утащила на высокий клен. Вот нахалка! Но куда же подевалась женщина со свежей рыбой? Нюх-нюх, нюх-нюх, — шевелил ноздрями черный носик, ловя направление, в котором тянулся запах мойвы — след его петлял, путался и растворялся в пестром уличном амбрэ где-то примерно у входа в «Валламброзу» — там, где смолил трубку какой-то хулиган, играли в классики мальчишки и почесывал пузо большой усатый дядь. «Стой! Даже не думай об этом!» — всполошился голос Мурзика в сознании Котэ. «А я что? Я ничего, — полизала лапку кошка. — Я и не думала бежать за этой дамой. Я так, гуляю мимо, совершаю вечерний моцион. Не больно-то нужна мне ваша тетя». Наскоро закончив марафет, кошка просеменила мимо офиса дантиста, обошла хулигана и мальчишек и, обогнув двор, с крайне независимым видом уселась под крылечком «Валламброзы»: «Я просто посижу здесь, безо всякой задней мысли. Тут тепло, хорошо, конкуренции пока не наблюдается. А если местные коты найдут мою компанию обременительной, убегу от них подальше, скроюсь в подвале этой кирпичной новостройки. Не такая уж она опасная, если разобраться...»

— Кис-кис-кис, иди сюда, пушистенький! — позвала Котэ чумазая белобрысая девчонка. Она носила куцее подстреленное платье, лицо в веснушках и две косички, заплетенные одна выше другой. Котэ вопросительно посмотрела на нее, спросив интеллигентно: «Мау?» — что значило: «Простите, вы, наверно, обознались?». Вот только ребенок явно не смыслил по-кошачьи. Раскинув покрытые ссадинами руки для объятий, он с плотоядной ухмылкой стал надвигаться на животное: — Иди ко мне, котик, я тебя потискаю! Ты ведь не блохастый? Признавайся! Найду блошек — буду изводить!
— Фр-р-р-ш-ш-ш! — вздыбилась киса, догадавшись, что пора линять. Не в смысле «сбрасывать подшерсток», а в значении «бежать куда глаза глядят». Отступать было некуда: позади высилась стена, справа — ступеньки на подъездное крыльцо, слева — мальчишки, кусты и палисадник, и кошка ринулась прямо на малявку, ныряя под ее подол и проскакивая в арку меж ногами. Этому трюку ее научил Паршивый Мурзик; прием назывался «Тигр в зарослях бамбука» и раньше кису частенько выручал, но на сей раз не сработал: девчонка свела лодыжки вместе, поймала животное в плотные тиски ног, схватила за шкирку обеими руками и потянула вверх, подвесив на высоте своего наглого и жутко довольного лица. «Попался, который кусался! — огласил окрестности клич торжествующих мунцийцев. Ухватив кошку за хвост и перевернув ее, малолетняя садистка стала раскачивать ее туда-сюда, из стороны в сторону, как живой пушистый маятник, брызгая слюной и хохоча: — На море качка, на котике бячка, бом-бом-бом, раздался гроооом». Ой, мамочки, как же это было больно! Котэ заорала благим мявом; забилась в панике, чиркая растопыренными когтями по чему ни попадя; вырвалась; пробежала через двор с задранным хвостом; вскарабкалась на высокий клен и оттуда, ощерив пасть, зашипела на мучительницу:
— Фш-ш-ш-ш-ш!!!
— Плохооой, противный киииииса! — обвиняюще всхлипнула девчонка, всплеснув руками, на которых остались клоки шерсти. Скуксилась и заверещала во всю силу детских легких — то есть так, что по оконным стеклам прокатилась мелкая вибрация.
— Мамаши, чейный деть тут разорался? — вставил мизинец в заложенное ухо хулиган. — Побросают спиногрызов, как кукухи, и вот вам, пожалуйста, продукт!
— Рева-корова, разревелась снова! — захихикали мальчишки, прервав на минуточку игру. Один даже попытался дернуть девчонку за косичку, но получил свирепый и яростный отлуп.
Не выдержав звукового напряжения, большой усатый дядь проявил героизм: оторвал от скамейки тучный зад и попробовал увещевать белобрысую сирену:
— Че голосишь-то на всю улицу? Кто тя зобижает?

Видя картинку маслом — девчонка растирает сопли по лицу и тычет пальцем в дерево, в то время как мужик закатывает рукава тельняшки и угрожающе рычит — кошка запрыгнула четырьмя ветками выше, достигнув едва ли не уровня воробьиных гнезд, где ветки были тонкие и гибкие, а листва густая и зеленая. Уж здесь-то ее надоедливые люди не достанут! «Надейся, надейся, — съехидничал бы сейчас Паршивый Мурзик. — Если достанут — пойдешь на чебуреки». К счастью, усатый дядька забираться на дерево не стал. Обошел его по кругу, примериваясь к толщине ствола, потряс нижнюю ветку волосатыми ручищами, плюнул на все это и, влепив девочке затрещину («А ну-ка, сопливая, ты мне тут не вопи. Давно по попе, что ли, не стучали?»), вернулся на свое законное место на скамейке. Малявка несколькими протяжными стонами выразила затаенную обиду на весь мир, но слезный краник все же прикрутила: получить по попе больно, тем более такой большой ручищей. Не прошло и полминуты, как всем ее вниманием завладел бродячий пес, имевший неосторожность оказаться не в то время не в том месте.
— Собачка-собачка, покатай меня на спинке! — раздался знакомый бодрый клич, и бедная Котэ вздохнула с облегчением.

* * *

Утекло еще пару мисочек воды, скис еще один бидон сметаны. На двор опустился нежный муар июньских сумерек. Черные прямоугольники окон «Валламброзы» зажглись, приобретя цвет ванильного мороженого, а тени, теряя очертания, расползались все дальше и дальше от предметов, их отбрасывающих. Пыль от девчонкиного гвалта давно уж улеглась; модистка и дантист повесили на дверях таблички «Закрыто», и все пацаны и хулиганы разбежались по своим делам (кто — на ужин, кто — в паб или бордель); один усатый моряк остался во дворе: налакался пива и прямо в ботинках завалился на лавочку храпеть. А Котэ все сидела и сидела на клене, периодически жалобно мяукая и расфуфыривая шерстку. Несколько раз она пыталась слезть, неуклюже перебирая передними лапами по шершавому стволу, но тут же теряла равновесие и, пугаясь завалиться вниз ушами, возвращалась обратно на спасительную ветку. По-хорошему, ей надо было слазить задом наперед и пузом к дереву, как бурые медведи, но бурые медведи — совершенно другой вид, с другими уменьями, привычками, рефлексами. В генетической программе кошачьих таких не предусмотрено. Как бы то ни было, слезть у Котэ не получалось, и пришлось признать: Паршивый Мурзик оказался прав: жилые районы — колыбели зла и рассадники опасностей для беспечных и слишком уж самоуверенных животных. «А ведь я предупреждал. Говорил тебе: не суйся в логово двуногих — проблем не оберешься!» — всплывал перед мордой образ старого мудрого кота. Он улыбался странной, непостижимой улыбкой во всю ширину клыкастой пасти и постепенно таял, испарялся, исчезал. Равно как надежда на благополучный исход этой глупой, глупой и грустной ситуации.

— Мя-я-я? — чуть не плакала Котэ, обращаясь к подходящим мимо людям. — Мя-я-яу мя-я-яу мя-я-я?

Но люди спешили по домам, в уютную духоту своих любимых кухонь, жарить мойву с луком, пить эль, вести скучные беседы о политике, и их ничуть не волновали беды застрявшего на дереве клубка мохнатой шерсти. До тех пор, пока не появилась девушка — не просто девушка, а девушка-кошатница. Ладная, пригожая, одетая в черное субреточное платье, она всем своим видом излучала доброту. Киса сразу поняла, что она кошатница, ведь эта юная мазель безо всякой брезгливости погладила местного хромоногого кота. Кто вообще способен на такое? Только тот, кто не боится подхватить дизентерию с детства привык заботиться о слабых и больных. Посюсюкав с пушистым бродягой и потрепав его под шейкой, девушка отряхнула шерсть с подола, прошла мимо киоска модистки и офиса дантиста и легкой походкой направилась к подъезду. К мрачном, темному, гадкому подъезду в мрачном меблированном доме «Валламброза». И как Котэ могла подумать, что он вовсе не опасный?!

— Мяу мяу мя! — всполошилась киса, сообразив, что девушка — ее последний шанс на пятидесятипроцентную удачу. Шанс переиграть злосчастный район и выбраться отсюда пусть голодной, но хотя бы живой и невредимой. — Мяу-у-у-у! Мяу-мя! Мяу-мя-я-я-я-я-я-я!!! — «Пожалуйста-пожалуйста, помоги мне, добрая кошатница», — умоляли ее круглые, как червонцы, перепуганные до смерти глаза.

Двор
-----------------------------------------------------
«Слава Котобогу! Я спасена! О, неужели в самом деле спасена?» — Котэ боялась поверить своему счастью. Добрая кошатница, услышав зов о помощи, передумала доходить до подъезда «Валламброзы». Передумала, мяу-у-ура! А ведь дома ее наверняка ждали ужин, и тефтельки, и рыбка, и вечерний чай. Вместо этого девушка... как там пишут в прессе?.. проявила живое участие в судьбе четвероногого.

Аккуратно балансируя на кончике ветки — таком тонком и гибком, как электропровод, прямо фффуф! — пушистая чернавка подобралась как можно ближе к добренькой прохожей. «Муф-муф, муф-муф», — шевелились маленькие ноздри, стараясь уловить, чем таким интересным пахнут волосы и платье незнакомки. Пахло какими-то духами, табаком, липкими конфетами, легким намеком на коровье молоко, а еще чем-то неуловимо нежным и приятным, как сладкие мечты и первая влюбленность.
— Ой... здравствуй! — произнесла двуногая. — Какой пушистый, еще и черненький.
— Мау, фррмау, — вежливо ответило животное, стараясь произвести хорошее впечатление на девушку. Пусть знает, что кошечка воспитанная, ласковая и царапаться не будет.
— Кис-кис, — сказала девушка, протягивая руку ей навстречу. — Ну же, спускайся. Я тебе рыбку дам, она вкусная. Очень-очень.
Рыбку? Целую рыбку? Вкусную рыбку?! Мряяяяууу! Кошка на радостях едва не потеряла концентрацию, еще немного — и когти не удержали бы ее на тоненьком насесте.
— Мряу-мряфк? — спросила кошка, потянувшись носиком к протянутой руке (в переводе с кошачьего это означало: «Правда-правда?»). С самого утра у нее не было во рту ни маковой росинки, а, просидев на дереве несколько часов, она так проголодалась, что за кусочек рыбки готова была отдать одну из своих жизней. Только как же она доберется до рыбки, если ей никак не слезть? Она бы спрыгнула, будь опора под ней хоть немного тверже, да ведь от этого прутика невозможно оттолкнуться! «Эх, была не была!» — набралось смелости животное, отпятившись назад и подготовившись к прыжку. Но стоило ей напружинить лапы и поднять пушистый зад, как ветка вздрогнула, изогнулась и заходила ходуном, руша все кошачьи планы.
Поняв наконец, что животное застряло, добрая кошатница задумчиво почесала подбородок:
— Что же мне с тобой делать?.. И как ты туда забрался, а?
— Мряяяяяя, — пожаловалась киса на свою печальную судьбу. — Мяяуррр, мыррр мяууу муффф, — что значило: «Да вот... Сначала ребенок задирал, а теперь вредное растение меня не отпускает».
— Придумала! — сообщила вдруг двуногая и, перебирая туфельками, быстро-быстро убежала в темное чрево «Валламброзы». «Э? Что? Почему? — растерялась кошка. — Пообещали спасение и бросили? Как же так? Как так-то?»
— Мя-я-яу! Мяу-мяу-мяу!!! Мяу-у-у-у-у! — замяукала она отчаянно: «Погоди-и-и! Не бросай меня, кошатница!!! Я честно-честно царапаться не буду!»

Стало до ужаса горько и обидно. Так горько и обидно, что хотелось на кого-то нарычать или что-то покусать. Разозлившаяся кошка нарычала на дерево и покусала листик. Эх, придется смириться с неудачей и переквалифицироваться в птицу!.. Между тем кошатница вовсе и не думала ее бросать. Не прошло и десяти минут, как она вернулась, неся с собой длинную и плоскую деревянную штуковину эдакой... ну, чудесатой формы. Приложив штуковину к стволу, она жестом подозвала к себе кошку, обещав, если та спрыгнет, покормить вкуснейшей рыбкой и налить целую миску молока: кис-кис-кис. Мурррряяяу! Вне себя от радости, кошка в два счета добралась до основания ветки, прыгнула на странную штуковину и сбежала вниз. Бог знает, как эту штуковину назвать, но для кисы она стала спасительным мостиком между жизнью и смертью, между небом и землей... то есть, кхм, между деревом и травкой.
Включив на полную громкость мурлыкальный моторчик, животное подошло к вкусно пахнущей спасительнице и, задрав мохнатый хвост, с превеликой благодарностью потерлось о ее подол. Пррриятно, ой как пррриятно стоять на твердой поверхности и тереться бочком о прохладную материю! Еще приятнее будет свернуться клубочком на мягком одеяльце, отужинать рыбкой и выпить молочка. Как там насчет угощения?
— Мяу-мыры-мыррр? — спросила киса, становясь на задние лапы и припадая передними на девушкины ножки: вот, мол, я теперь совсем ручная, меня можно взять в охапку и унести в теплую комнатку, а я обещаю вести себя прилично и не гадить в тапки. Ей не хотелось показать себя настырной и невежливой, но обещанная рыбка не давала ей покоя.

Порыв холодного ветра разбудил дремавшего на скамейке забулдыгу. Размяв затекшие конечности и почесав пузо, он обвел двор осоловевшими глазенками: «А? Шо такое? Снова зобижают? Не ув-важ-жают!» Сквозь слипающиеся щелочки век он рассмотрел дерево, гладильную доску и смутно знакомую барышню, возящуюся с кошкой. Потом зычно рыгнул и оперся о лавку, с усилием отрывая от нее свой тучный зад. И вот в тот долгожданный, восхитительный момент, когда прекрасное юное создание коснулось пушистой головки, чтоб ее погладить, большая волосатая ручища схватила животное за тельце, и усатый рот, от которого противно разило перегаром, прорычал:
— Ты мне тут не это... Я тя это самое... ссскручу в бараний рог! Ишь, раз... рас... рызвели бордель! Ща я из тя дурь повыбиваю! — с этими словами мужик размахнулся вырывающейся кошкой и больно-пребольно швырнул ее о ствол. Затем схватил гладильную доску, замахнулся и кааак растрощил ее о землю! — Ррразвели бордель! — рокотал его ужасный голос, а усы топорщились вверх, будто у злого таракана.
— Фыршшшш! — выгнула спину Котэ, расфуфыривая хвост и становясь в бойцовскую позицию: «Не позволю хулигану заманьячить добрую девчонку, ведь если с ней что-нибудь случится, не видать кисе рыбки, как своих ушей!» Она, конечно, обещала не царапаться, но, как говаривал Мурзик, «отчаянные времена требуют отчаянных мер». Пришла пора выпускать коготки! Жаль только, что придется подпортить реноме культурной кошки.

Черной фурией Котэ налетела на дядьку со спины, царапнув когтями его плечи, взвилась на лохматую башку и стала побивать по кумполу растопыренными лапами: ать-ать-ать-ать! так тебе, противный, так! ать-ать-ать! Мужик, разумеется, не получил особого урона, но хотя бы пришел немного в чувство. Его мужская гордость была уязвлена: безобразие! чтоб блохастая тварь да напала на живого человека! Он зашатался и взревел, трезвея от боли и неправедного гнева, защитил глаза ладонью, а другой попытался отлепить от себя кошачью тушку. Вот только попытка провалилась, ибо киса играла на опережение. Спрыгнув с негодяя быстрей, чем он опомнился, она встала рядом с девушкой, прижала уши к голове и сурово зашипела. Пусть только попробует еще раз взбрыкнуть! Получит у нее сполна!
— Фррршшшш!

— Прррибью! — рявкнул дядька, надвигаясь на соперниц вперевалку, как медведь-шатун.

Отредактировано Котэ де Мурло (11.07.2019 17:28)

Комната № 2
-----------------------------------------------------
Жемчужно-белое, умопомрачительно пахнущее коровье молоко плеснулось в фарфоровое блюдечко, вспениваясь по краям: бульк-бульк-бульк. Плеснулось и запахло еще слаще: нежно-нежно, сливочно, умиротворяюще. Кошкины глаза следили за девушкой, пока та ловко вертелась на кухне, наливая жидкость из глиняной кубышки, а вибрисы-усы торчали, выдаваясь вперед, точно две охапки прутиков.
— Иди сюда, черненький. Пей давай, заслужил, — подмигнула барышня животному.
— Мрряу, — поблагодарила Котэ, склоняя над блюдцем ушастую головку. Ее не надо было звать дважды, она и без того крутилась и юлила у ног своей спасительницы, так и сяк норовя потереться о подол пушистым боком. Глрп, глрп, глрп, глрп, — замелькал крохотный розовый язычок, лакая угощение.

После молока накормили свежей рыбой — гибкой серебристой корюшкой, остро пахнущей илистыми водами Кручицы (сразу ясно, что утренний улов). Кошка уплела ее за один присест: ам-ам — и нет больше рыбки. Зато наелась от пуза, как не наедалась, считай, уж три недели, бегая по задворкам Казенного квартала и перебиваясь найденными на помойках объедками или зазевавшимися мышками. Наелась, позабавилась с рыбьим хвостом и села умываться, пока девушка заваривала и пила душистый чай.

— Какое имя тебе дать, м? — задумалась кошатница. — Давай я буду звать тебя кошкой? Просто Кошкой.
«Пффф, зачем давать мне имя? — удивилась киса, оторвавшись от сосредоточенного вылизывания лапы. — У меня уже есть имя. Хозяин назвал меня Котэ де Мурло. Между прочим, тунеядец из рассказа коменданта — его давнишний закадычный друг. Узнаю по запаху краски от таблички».
— Не смотри так, — упрекнула девушка. — Банально, да? Но подумай, много ли кошек зовут Кошками? Или хочешь имя Альфонс? — она громко рассмеялась.
Кошка вытаращила глаза еще сильней: «Зачем называть меня мужским именем, ведь я же девочка?» — но, видя, что серьезного ответа от нее не ждут, вернулась к марафету, моя морду над ушами.

Странный все-таки юмор у людей. Животные его ну со-о-овсем не понимают. Ведь если подумать, то Альфонсом — Альфонсом Алле, прохиндеем и гулякой — звали того заполошного вампира, что частенько захаживал в мастерскую хозяина Котэ, принося с собой бутылку абсента, пару шприцев и мольберт. Разве же киса похожа на него? У того на башке торчали всклокоченные волосы, на морде сверкали красные глаза, на тушке висели грязный сюртук и вязаный полосатый шарф с распушенными концами, и слышали бы вы, какой тошнотворной смесью алкоголя, растворителя и табака от него разило! Кошка же чистоплотное животное, от нее ничем не пахнет; шерстка вычищена, приглажена волосок к волоску, полюбуйтесь: сияет и лоснится. Единственно приличной в Альфонсе Алле киса находила его манеру с пиететом отзываться о шторах и портьерах: «высокие материи». Очень он любил о них поспорить. Котэ тоже безмерно уважала шторы, но больше как средство передвижения, чем предметы для дискуссий.

Кошка этого любителя штор на дух не переносила, ведь он то и дело порывался испачкать краской восхитительный большой орнитоптер, установленный в хозяйском кабинете. Тоже мне, художник выискался! Как бы киса потом прыгала и ходила по конструкции, провонявшей цинковыми белилами и краплаком красным?

Вообще-то по профессии Алле числился аптекарем, представлялся «потомственным фармацевтом и чуточку алхимиком»; художником его провозгласили такие же любители абсента и гуляки, как он сам. По отцовской протекции направившись стажироваться в аптеку Сигизмунда Пембертона, он со свистом вылетел откуда уже на следующий день, и с тех пор слонялся по дачам друзей и меблированным комнатам, живя на доходы от заметок для желтых газетенок и продаваемых на улице акварелей и картин. Но поскольку самодовольные буржуа ничего не смыслили в значении нового искусства, доходов случалось от силы три флорена в неделю. Как ему удалось при таком образе жизни поселиться в благопристойной «Валламброзе» — загадка. Видимо, сумел запудрить мозг коменданту своей шарлатанской демагогией. Хвала Котобогу, это случилось целых десять лет назад, ведь иначе решительно весь меблированный дом провонял бы сейчас растворителем и краской! Ох, какое же это было бы кощунство! Только взгляните на идиллию: теплая комната, нежная девушка с чарующей улыбкой, сытая кошка, свернувшаяся на девичьих коленях мягоньким клубком. Есть ли на свете картина милее и уютнее, чем эта? Пожалуй, что и нет. А теперь представьте: какой-то Алле врывается в дверь, срывает натюрморты с девушкиных стен, рвет их, топчет их ногами, забрызгивает гуашью, грунтовкой, всем подряд, матерится и кричит, брызгая слюной и вращая безумными глазами: «Торжество обнаженной идеи и свободного вампирического духа! Поднимись над своей ограниченной, порочной и больной телесной сущностью! Поднимись! Оторвись и воспари!» Разве же это не кошмар? Кошмар, кошмар, истинный кошмар! Бррр! Хорошо, что никакими альфонсами поблизости не пахнет.

...Допив чай и убрав посуду, добрая кошатница переоделась в прелестную девчоночью пижаму. Сладко потянувшись, она взбила подушки и легла спать, погрузившись в свежие крахмальные перины. Перед сном убавила яркость света в газовом светильнике, оставив лишь маленький загадочный намек на огонечек. «Укладывайся рядом, черненькая», — пригласила она кошку, и та, зевнув во всю ширину пасти, с превеликим комфортом устроилась у девушки в изножье. Мр-мр-мррр, какое счастье! Киса накормлена, поглажена, пригрета; дерево-пленителя перехитрили, пьяного дядьку обвели вокруг усов, а теперь вот отужинали, поигрались и... а-а-ах, глазоньки слипаются...

Кошка обернула хвост вокруг себя и сладенько-сладенько заснула. Ей снились бескрайние зеленые луга, изобильные поля, в которых густо-густо копошились мыши, реки и озера, в которых плескалась откормленная сельдь, и плотва, и сиг, и окунь, и осетр, и даже щука, изумрудные деревья и кусты, сплошь усеянные жирными куропатками и рябчиками, и... Альфонс Алле? Ты-то как здесь очутился? Кыш-кыш-кыш! Эй, кто его пустил в кошачий рай?! Вышвырните кто-нибудь обратно!

С этим криком кошка и проснулась. Вскочила на лапы, понюхала воздух над кроватью и внезапно взвилась, испуганно взмявкнув и громко зашипев, — в нос ей ударила незабываемая смесь вони дешевого табака, растворителя и прогоркшей краски. Человеческий глаз уловил бы только странное движение тени у окна, но кошка видела четко и детально: в раскрытое окно девушкиной комнаты пролез Альфонс Алле собственной расчохранной персоной.
— Шшшшш, тихо, тихо, безмозглое ты мохнатое создание. Я всего лишь на минутку, — пальцем у рта он показал кошке не выдавать его присутствия. — Я ничего не собираюсь красть, мне только нужно по-быстрому залезть в тайник и забрать письма Луизы.

Комната № 2
-----------------------------------------------------
— А-а-ай-и-и! — взвизгнул Альфонс Алле, подпрыгивая на одной ноге и тряся другой, на которой повис разъяренный клубок мохнатой шерсти: — Брысь-брысь! Кыш-кыш! Мадам! Мазель! Смилостивьтесь! Прикажите своему дикому ракшасу отпустить мою ни в чем не повинную конечность!
— Фршшшшвя-я-я-яу! — мстительно шипела кошка, вгрызаясь всей оскаленной пастью в тощую Альфонсову голень. Революционер от искусства был одет по старой моде: замусоленный сюртук с фалдами а-ля домон, жилет с оторванными пуговицами в меленький цветочек, изъеденный молью неизменный длинный шарф, на ногах — бриджи до колен с тонкими белыми чулками, поэтому добраться клыками до его иссушенной морфином плоти кисе не составило ни малейшего труда. Прицепившись клыками к мягкому месту под коленом, кошка выпустила когти и быстро-быстро забила нижними лапами по щиколотке вора — еще один прием, которому она научилась от старшего товарища; называется «Кровавая мельница»; стремительный и мощный, он мгновенно выбивал противника из равновесия и, будучи до крайности болезненным, применялся только к самым закоренелым и неисправимым негодяям. Таким вот, как Алле.
— О-у-у-а-а-аххх! — задавливая в себе громкость звука, профальшивил художник вздохи влюбленных трубадуров. Его лицо побелело, вытягиваясь в страшную маску тихой муки и бессловесного страдания. В тщетных попытках стряхнуть с себя животное он попробовал совершить балетную фигуру, при которой балерины, знаете, бьют одной ножкой по другой — антраша? падеша? падеде? (в отличие от Алейны, Алле не был силен в балетной терминологии) — но, сильно переоценив свои способности, подвернул лодыжку, вскрикнул, взмахнул костлявыми руками и, крайне небалетно завалившись навзничь, рухнул в гостеприимно распахнутые объятия шифоньера. С нежным стуком сверху на него попадали круглые шляпные коробки: тук-тук-тук-тук-пимк. Прошелестели, опадая с вешалок, юбки, платьица и блузки. Нещадно запахло сушеной лавандой вперемешку с нафталином.

На пружинистых лапах отпрыгнув от упавшего Альфонса, кошка развернулась к шкафу, расфуфырила подшерсток и грозно зашипела — ну точь в точь словно бешеный ракшас. Ее зрачки во мраке ночи семафорили зловещими перламутрово-зеркальными огнями; в ушах шумела вскипевшая кровь, стучала пульсация первобытных охотничьих инстинктов: «Кусь-кусь! Грызь-грызь! Ам-ам! Фррр-р-р-ам!»

Альфонс громко расчихался, неуклюже ворочаясь в недрах деревянного пенала, точно гигантская скверно пахнущая моль.
— Ааапчхи! Мадам! Мазель! Уберите зверя! Я больше так не буду! Осознал свою вину! Давайте разбираться на уровне законной власти и местного самоуправления! Ей-богу, уж лучше комендант, чем это чудище обло, стозевно и лаяй!
— Мямя? Фрррр-мя! — «Это я-то стозевно и лаяй? Я же не псина, чтоб лаяй!» — возмутилась киса. Впрочем, не сильно — так, в половину шипелки-возмущалки. В глубине души ей даже немножечко польстило, что Алле посчитал ее страшнее целого живого коменданта. У коменданта форменный китель с галунами, толстая пачка прокламаций, лицо, уполномоченное властью, и страшный-ужасный зубастый дырокол, а у кисы только когти да клыки — а все-таки, глядите-ка, боится! И правильно боится: если надо будет, киса еще нашипит и покусает.
— Нет, постойте, — приглушенно бубнил из-под одежды дебошир. — Я поторопился. Не надо коменданта! Мы расстались не самыми добрыми друзьями. Я кое-что задолжал этому... этому... аппчхи! апсс-апсс-апчххххиии!.. апчх!.. этому недальновидному заложнику рутины...

Кошка тоже расчихалась: пси-пси-пси-фррр. Спустя дюжину хаотических попыток, Альфонс наконец-то высунул свою нескладную фигуру из-под пышного вороха девичьих нарядов, но так и продолжал, сидя на попе, несуразно торчать из одежного сугроба, растопырив острые колени и не решаясь встать. В его мосластой ладони, задранной вверх в знак капитуляции, трепетали тонкие девичьи кружевные панталоны.

— Снизойдите выслушать, мадам! Если вы позволите, я все вам объясню. Вы позволите? Обещаю держаться от вас на почтенном расстоянии. Смотрите, я... аааапчхи!.. сдаюсь: выбрасываю белый флаг, — ладонь дебошира вскинулась, размыкаясь, и кружевные панталоны взлетели к потолку, раскрывшись в воздухе, как парашют, и осев на фарфоровое рыльце свиньи-копилки, украшающей комод.
— Что ж, будьте так любезны, объяснитесь! — позволила добрая кошатница. Киса внутренне опротестовала это неразумное решение, но не стала возмяущаться. Вместо этого вскочила на кровать, приняв грозную выжидающую стойку, и заслонила девушку поднятым и распушенным хвостом: вот, мол, подлый ворюга, даже не пытайся выкинуть какой-нибудь фортель — к девушке ты не подберешься, только через мой мохнатый труп!
— Неловко получилось... — почесал затылок поверженный художник. — Покусился на ваше самое святое и интимное, так сказать, на суперфлю... Но все потому, что возникли обстоятельства... Несчастный случай сверхъестественной таинственности. Прямо-таки, знаете ли, загадка из загадок. Куда уж там вашему чернявенькому сфинксу! Видите ли, я не вор, я, как бы так сказать, артист, служитель муз, заблудший путник, ищущий приюта у подножия жестокосердного Олимпа академических салонов... Вы позволите мне встать? Клянусь, я вас на трону!

Держа руки на виду и вжимая голову в плечи, будто на него наставили не хвост, а револьвер, он неуклюже, несколько раз запнувшись об одежду, выбрался из шкафа и, припадая на левую ногу, попятился к комоду, встав напротив девушки и на максимально удаленном расстоянии от кошки. «Так и стойте, не дергайтесь», — велела хозяйка помещения, потянувшись к ночнику, чтобы выкрутить на максимум яркость газовой горелки. Теперь она могла как следует рассмотреть и засаленный сюртук, и длинные жидкие усы, и длинный вязаный шарф в катышках и затяжках, и глубоко сидящие, очерченные черными тенями глаза своего ночного гостя, и даже грустные пучки морщин в уголках его кривого рта. Что-то в жалком виде вороватого художника заставило смягчиться ее отзывчивое сердце: то ли сходство с хромоногим бродягой-котом, которого она гладила на улице, то ли расцарапанная голень в сползшем и собравшемся гармошкой чулке — а может быть, все вместе — однако же девушка не указала ему на раскрытое окно со словами «вон отсюда!», а вместо этого, поколебавшись, замахнулась лампой и строгим голосом сказала: «Ладно, расскажите, только быстро и по-дракенфуртски, нормальными словами, зачем вы вторглись среди ночи в мой дом и чем вам насолил мой бедный шкаф».

Выяснилось, что вор искал письма некоей мазель Луизы Кранмер, своей бывшей подружки, которая недавно погибла при крайне таинственных и странных обстоятельствах. Ее нашли в женской бане заколотой ножом, однако самого орудия убийства при обыске помещения не обнаружили. Полиция высказала предположение, что произошел несчастный случай: Луиза-де каким-то образом напоролась на крюк для полотенца.

— Вот только я в эту версию не верю, — шмыгнул мужчина длинным носом, похожим на предполагаемое орудие убийства. — Луиза никогда не имела проблем с координацией движений. Мне кажется, это было вовсе не стечение несчастных обстоятельств, а продуманное, точное, хладнокровное убийство. Видите, какая получается загадка: есть труп, на трупе рана, но нет ни подозреваемых, ни намека на орудие убийства. Как быть? Разобраться самому? Найти того, у кого был мотив убить мою бедную малышку?.. Десять лет назад я имел удовольствие проживать в этой самой комнате, соорудив тогда тайник в своем, то есть теперь вашем, платяном шкафу. В тайнике я хранил письма Луизы... Понимаете, мне показалось, что, прочтя их, я смогу найти хоть какую-то зацепку... Вы позволите забрать их? Клянусь, я только вскрою свой тайник и сию же секунду вас покину! А в ответ за вашу доброту я... Вот беда, и взять-то с меня нечего... Что же, тогда я оставлю вам письма Луизы, а завтра приду куда назначите и как джентльмен, ну, при свете дня заплачу вам за причиненные сегодня неудобства... Так годится?
— Пфффрр! — «Тоже мне джентльмен нашелся!» — фыркнула киса, обратив на себя внимание Альфонса. Альфонс перевел на нее дрожащий взгляд, и лицо его вдруг передернулось радостным спазмом узнавания:
— Моя Богиня! Быть того не может! Вот так совпадение! Котэ де Мурло, ты ли это, черная эриния моего былого друга? Мазель, не поверите, я знаю эту кошку! Кис-кис-кис, Котэ! Какими судьбами ты здесь, своевольная дщерь Бастет? Узнаешь меня? Кис-кис?
«В том-то и дело, что слишком хорошо узнаю», — опасливо повела ушами кошка.

Комната № 2
-----------------------------------------------------
Вернувшись в комнату, девушка зажгла все имевшиеся в наличии свечи и целых две газовых горелки, а Альфонс Алле, не теряя времени, снова с головой пробурился в пахучие недра шифоньера.
— А-а-апчхи! Аа-а-апчи! Простите, добрая мазель, — мямлил он, упав на четвереньки и раздвигая длинным носом подолы туалетов, — я вынужден буду снова покуситься, как бы выразиться... миль пардон, на ле секс. Но вы не должны сего стесняться. Мы, живописцы, аки доктора, привычны, знаете ли, к разной там натуре, не исключая в том числе и совершенно обнаженной... Силь ву пле, минуточку, тут должно быть скрытое отверстие в полу...

— Пьффю, — вздохнула кошка, пытаясь примириться с чрезмерной терпеливостью мазели кошколюбки: кто возмущался наглости Альфонса? кто негодовал, что тот не краснеет при виде барышни в пижаме? кто, наконец, разбирал сугроб из платьев и аккуратно возвращал их на места? Вот именно. И что же? Не прошло и десяти минут, как этот прохвост снова роется в шкафу! Божечки-кошечки, ну нельзя же быть такой наивной! А этот Алле! До чего же приставучий! Сущий таракан! Пустил крокодилову слезу, сыграл на жалости к себе, втерся в доверие — и ведь ничем теперь его не вытравишь! Котэ готова была побиться об заклад: паршивец не отстанет от девчонки, пока не вынудит «поддержать революцию в искусстве», всучив ей «по дешевке» с дюжину своих безобразных пописулек.

Между тем, помогая Альфонсу рассекречивать тайник, девушка одной рукой придерживала отодвинутые в сторону наряды, а другой осветила живописца, ощупывавшего пол многострадального шкафа. Альфонс погладил дощечки, устилающие низ плательного отсека, провел ногтями по периметру центральной, надавил на нее, постучал, насколько мог осторожно поддел кончиками обгрызенных ногтей и наконец отковырял.
— Вот они! Письма моей несчастной камелии со златыми волосами, — сообщил он, просияв кривой улыбкой (все-таки доказал, что он не врун!), но тут же задавил в себе излишнюю радость: не время ликовать, когда камелии со златыми волосами умирают. Доска поддалась, отпрянув с легким щелчком; оказалось, пол был ложным — на месте него темнела потайная секция, вдоль и поперек заросшая густейшей паутиной.
— Надо же, сколько тайн хранит мой шкаф! — поразилась девушка, приближая к письмам газовый светильник. — Секретная полка! Точь-в-точь как в шпионском детективе!
— Муррряу! — Котэ тоже удивленно разинула ротик и округлила и без довольно круглые глаза: «Надо же, сколько там мышиного помета!» Ведомая охотничьим инстинктом, она подошла к рассекреченной норке и сунула любопытную мордочку в отверстие.
— Ну-ну, чернавка, не мешай, — шикнул на нее Альфонс и запустил руку в тайник, извлекая из него большую часть паутины (налипшей на рукав) и пачку писем, перевязанных шнурком. Затем снова покопался, проверяя, ничего ли не забыл, достал свернутый рулоном холст и передал его кошатнице: — Будьте так любезны, подержите покамест сию скорбную тряпицу.
Он поднялся с четверенек, но, не решаясь помешать воинственной хищнице выслеживать мышей, поставил доску на торец, прислонив ее ко внутренней стенке шифоньера.

Девушка села за стол, водрузила перед собой светильник, развернула рулон, порученный ей Альфонсом, и, с острым вниманием вглядевшись в сцену, украшавшую тонкий холст в растрескавшейся краске, саркастично усмехнулась.
— Чья это картина? Ваша? — спросила она. — Как странно... Знакомый сюжет: некий вампир забирается в окно некоего меблированного дома.
На картине седовласый гуль в элегантном костюме-тройке подлетал к окошку типичной альбигойки, оскаливал рот, показывая острые клыки, а вслед за ним летели вороны, как будто прямо на лету превращаясь в этот самый костюм-тройку. Если бы не птицы, сцена смотрелась бы плоской, заурядной, но вороны, распушая оперение, придавали картине мистицизма, чем превращали ее из анекдотической в глубокую и сюрреалистическую.

— Фто фа кафтина? Фы поффолите? — Альфонс пытался перегрызть шнурок, связывающий стопку писем, но у него, как обычно, получалась ерунда. Оставив тщетные попытки, он потешно скривил губы, поясняя: — Узел типа «психани и порви». — Затем подошел к девчонке и, мусоля ус, рассмотрел холст из-за ее плеча: — Ах, эта картина! «Ночной гость». Нет, это не моя. Это работа моего друга — Оскара де Монтескью, взгляните: на оборотной стороне должна быть его подпись. Но погодите! Как эта вещь здесь оказалась? Оскар полагал, что она безвозвратно потерялась. Моя бедная Луиза любила эту картину, очень ею интересовалась. В последний раз мы видели «Ночного гостя» много лет назад, но точно помню, что в тот же день, когда Луизу окончательно поглотила пучина полусвета. Что бы это могло значить?..

Услышав имя бывшего хозяина, кошка встрепенулась, оставила в покое мышиную дыру, запрыгнула на стол и потянулась мордочкой к холсту: «Нюх-нюх, нюх-нюх». Ох, какое чудо! Действительно — пусть слабо, еле слышно, но пахло хозяином Оскаром! «Мыр-мыр-мыр», — ткнулась она мордочкой в картину, радуясь родному аромату, но подумала при этом: «Подозрительно. Слишком много совпадений для одной дурацкой ночи».

— Не может быть! — озвучил кошкины мысли живописец. — Не может быть, чтобы это оказалось лишь случайностью! Неужели Луиза похитила картину Монтескью? О-о-о! Теперь мы просто обязаны устроить обозрение ее благородно ветшающих эпистол! Вы мне поможете, мазель? Подденьте ножичком веревку, а я вам вот тут вот посвечу... Ах, Луиза! Лучшая моя натурщица. Жестокая и своенравная красавица. Совершенная плоть с золотым пушком на коже, пронизанная страстным биением жизни, исполненная мягкого, радостного, свежего мерцания... Разве мыслимо, чтобы она, та, которая так любила жить, которая захлебывалась, пия большими глотками священную радость бытия, покоится сейчас бездыханна в полицейском морге под надзором слепого и бесчувственного ока коронера?..

«Ну вот, началось... — флегматично полизала лапу кошка. — Над каждым конвертом теперь будет так стенать. А если найдет засушенный люпин или еще какую романтическую дрянь — и вовсе разревется».

Но, вопреки ее скепсису, из перлюстрации почты вышел толк (хотя Альфонс, конечно, не преминул пару раз патетически взрыднуть). В одном из пожелтевших листов нашли упоминания о шкафчике в раздевалке женской бани, где Луиза хранила нечто, именумое «женским маленьким секретом», а меж конвертов обнаружилась записка с загадочной шифровкой, гласившая: «„Обнаженных“ — Алхимику, „Музыкантов“ и „Танцоров“ — Сове».

— О, мазель! Это невыносимо! — художник заломил руки, устремляя на кошатницу страдающие красные глаза. — Загадки только множатся! Что такое «Обнаженные»? Кто такие Алхимик и Сова? Разве вероятно, чтобы под ними подразумевались Стриксы и Аскары? Но тогда ведь получается, что моя несносная девчонка воровала картины моих близких друзей и сплавляла их нечистым на руку ценителям искусства? Как она могла! Безобразница! Не могу в это поверить... Но теперь у меня не осталось сомнений: смерть ее не была несчастным случаем. Ее убили. Кто же способен на такое? Некто из ее подельников? Другого выхода не вижу: чтобы больше узнать, нам придется взять расследование в свои руки — а точнее, в ваши миленькие беленькие ручки. Мазель, вы позволите еще раз воспользоваться вашей добротой и... мнэ-мнэ... некоторым образом послать вас в баню? Кто-то должен узнать, что хранила Луиза в раздевалке, а мужчин туда, как известно, не пускают.

Ох-хо-хо! То есть фыр-фыр-фыр! Все получилось, как киса и предсказывала: Алле пристал к девушке, как морготов банный лист, и не отвязался до тех пор, пока не взял с нее обещание, что завтра же утром она посетит женскую баню и обыщет все полки в раздевалке, до которых доберется, ведь «теперь они сообщники в поиске истины, и, видит Богиня, им воздастся». Взамен обещал облагодетельствовать величайшим из своих шедевров. Разумеется, с дарственной надписью, но простите, что без рамы. Уверял, что картина будет превосходно смотреться над кроватью, а, если девушка присмотрится к его работам и войдет во вкус, то следующие пять картин он продаст ей с существенной скидкой, как товарищу, другу, соратнице и прочее. «Пробил час певцам подвала и андеграунда, тайным подвижникам, явить себя яркому свету дня и исследовать самую сокровенную из всех жизненных тайн — тайну врат, ведущих в небытие», — заливал Алле в своем псевдоглубокомысленном духе, и девушка сочувственно вздыхала и верила ему от избытка доброты. Двухсторонней такой доброты, ведь, с одной стороны, эта доброта спасла кошку, а с другой, вверила завтрашний день прохиндею.

— Но знаете, что самое обидное во всей этой истории? — сказал художник, занося туфлю над подоконником и сбегая тем же путем, каким явился. — Моя бедная крошка, она не украла ни единой моей картины...