17 мая 1828 г.

Впервые за много-много лет Эйш Рикли была в чудесном расположении духа, что шокировало даже ее саму. Встав рано поутру, когда солнце еще только-только собиралось «выпустить» свои первые лучи, окрашивая сонный город в нежно розовые тона, дама совершила неспешные омовения прохладной водой, заботливо принесенной нанятой недавно прислугой, оделась в светлый костюм, собрала волосы в аккуратную прическу достойную леди и, лениво выдвинулась к главной своей обители — кухни. Проходя мимо ряда комнат, она пару раз проводила хитрой усмешкой двух выползающих клиентов. Один из которых, молодой и глубоко повенчанный, будучи еще во хмелю, даже принялся распевать оды благодарностей, словно это Корки ублажало его целую ночь. Такие мужики вызывали у нее противоречивое ощущение жалости — это каким же надо быть чуханом, чтобы не суметь распалить свою благоверную женушку и искать «утешения» в проститутке?! При умении, настойчивости и должном желании даже самую чопорную ханжу можно завести, но подобным ленивцам проще заплатить путане, а потом рассказывать друзьям из мужского клуба о том, как им тяжело живется с истеричной супружницей. Аккуратно проверив девочку, от которой только что ушел этот прожигатель, Эйш накрыла дополнительным пледом худенькие плечи спящей, наказав служанке протопить комнаты. Когда хмурые работяги уже заполняли городские улочки, спеша по своим делам, достопочтенная цыганская шкура полулежала на кожаной сидушке у витражного окна, распивая крепкий кофе со специями из огромной, увесистой кружки. Мускат, кардамон и корица окутали восточными ароматами зал, а острый перец и шоколадное послевкусие «били» по вкусовым рецепторам. Лепота, одним словом. Звякнул входной колокольчик, потянуло сквозняком и тяжелая поступь сапогов послышалась на лестнице, удаляясь вверх. Корки даже не пошевелилась, но блаженное выражение постепенно начало покидать ее лицо. Вздохнув, женщина успела сделать пару глотков прежде, чем со второго этажа начали доноситься крики, нарастая до гомона, и звуки явного вандализма. Поспешный топот и перед глазами поварихи предстал щуплый мальчонка в одних кальсонах. Нос его был расквашен, губа разорвана и алая кровь большими кляксами капала на безволосую грудь, на щеке «сияла» наливающаяся цветом гематома.
— Па..па..па... — трясясь всем телом, только и мог произнести он, умоляюще протягивая руки к цыганке. Рикли сморщилась, словно почувствовала отвратительное зловоние. Поднявшись и пренебрежительно обойдя ребенка, словно стараясь не испачкать об него белую блузу и пшеничную юбку, она выдвинулась на шум. У края лестницы уже толпились ошалевшие девицы, сбившись в кучку, как курицы, готовые в любой момент сбежать. Появление Корки напугало их своей неожиданностью, но легкий кивок в сторону ближайшей открытой комнаты заставил молча повиноваться и скрыться, плотно затворив дверь. Из дальней же комнаты, на противоположном конце, вылетел и разбился о стену стул. Дойдя до обломков, Корки подняла ножку с большим количеством торчащих из нее гвоздей и, бесшумно переступив порог, с размаху обрушила любимую глиняную кружку с еще дымящимся кофе на голову стоящего спиной к ней мужика. Незнакомец чуток качнувшись, шипя от лопнувшей коже на лбу, потерял интерес к своей жертве, распластавшейся на кровати, что позволило последней скатиться на другую сторону и поползти в угол, где валялась часть балдахина. Цыганка, меж тем, времени не теряла и вслед за тарой, пока мужик не успел развернуться, начала обрушивать на него удары ножкой от стула, всаживая тому в плечи и затылок гвозди, а затем и ошметки раздробленного дерева. Взвыв, неприятель резко согнулся, уклонившись от последнего замаха и, пошел на таран. Впечатавшись, он повалил Корки на пол, восседая сверху и, нецензурно выражаясь, начал бить по чем ни попадя. Снеся первый, а затем и второй кулак, девица «выпустила» когти, раздирая перекошенное от бешенства лицо мужчины и, с омерзением впилась ему в глаза, как минимум, стараясь проковырять один. К тому моменту, бывшая жертва успела найти в закромах ножницы и, бросаясь сверху, воткнула острые концы в широкую шею. Багряные струйки полились на смуглое личико Рикли и та, отплевываясь, треснула ослабевшего, сипящего, хватающего ртом воздух незнакомца по Фаберже, выдергивая холодное оружие из его плоти. Человек(?) завалился на бок, то зажимая открытую рану, то пытаясь дотянуться до женской юбки. В расширенных зрачках все еще горел отдаленно знакомый огонек жизненных сил, но осталось ему теплиться считанные секунды... и не потому, что отверстие было критичным, а того, что Рикли уже нависла над «бедолагой», раз за разом вонзая острую сталь в шелковую рубашку, пока запястье не свело судорогой.
— Сама здесь убираться будешь. — Тяжело дыша, спокойно изрекла цыганка, выбрасывая ножницы и распрямляя спину. Плечи побаливали и, откинув растрепавшиеся волосы со лба, женщина отвела наконец глаза от убиенного под ней, поворачиваясь к сидящей на краю кровати блондинке. Та выглядела потрепанной, но вполне себе целой. Поправив разорванную ночную сорочку, чтобы прикрыть торчащую грудь, хозяйка «фривольной Манон» отрицательно покачала головой. Корки сплюнула. — Это констатация факта, Оми. Если от нас в первый же день сбежит новая прислуга, какая репутация будет у заведения?!
— Мама?
Обе женщины резко повернулись к дверному проему и вот теперь, суть произошедшего для Корки сложилась в единое целое. Она окинула мелкого проницательным взором. Сходство было потрясающим, еще лет семь добавить, откормить и одно лицо. Поцокав языком, черноволосая дама поднялась на ноги, гадая — заплачет отрок или нет. Тот сдержался. Поправив безвозвратно испоганенную блузу, Рикли попыталась удалиться, но парнишка ухватился за ее рукав. Кухарка фыркнула.
— Ни сына воспитать, ни мужика себе нормально выбрать не можешь! Еб твою мать, Оми, трахайся лучше с бабами, но них шансы залететь нулевые. Пошли со мной, щегол, повидался с папкой и будет.