С того самого дня, когда он впервые встал на паркетный пол в танцевальной комнате, где их с братом учили манерам и придворному этикету, Адам запомнил на всю жизнь, как боялся становиться в пару к своей учительнице танца. Во-первых, она была красивой. Очень красивой, как для человека; хотя, пожалуй, это было бы глупо полагать, что она могла бы быть совершенней юной вампирессы, по своей внешности и утонченности черт. Нет, здесь что-то скрывалось в ней самой, в ее поведении и отношении к своим двум юным ученикам, которым суждено было пережить, как минимум, еще ее внуков. Она даже в танце вела себя до такой степени непринужденно, что Адам, тогда еще воспринимавший придворный этикет слишком буквально, считал ее чем-то неземным. Он до этого никогда не видел таких женщин; на балах, которые он посещал в сопровождении у своего отца или дяди, все танцоры двигались, словно марионетки в руках кукловодов-близнецов, их действия были четко выверены, словно не один час кто-то всемогущий наблюдал за тем, как должен двигаться в танце вампир, и на столе этого танцевального архитектора росли одна за другой кипы испорченных чертежей с изображениями танцующих фигур. Такое зрелище было однообразным и скучным, даже невзирая на то великолепие, которое накладывало неизгладимое впечатление на любого из зрителей. Синхронность движения. Адам еще тогда понял, что подобный принцип действия, все — как один, пригоден в сражении, в тяжелом труде или еще где-то. Однажды, ему доводилось видеть в Хастиасе танец местных крестьян на ежегодном фестивале сбора осеннего урожая. Парень и девушка посреди пестрого хоровода исполняли быстрый и хлесткий танец восхвалы Земле. Это была прекрасная традиция, пустившая корни задолго до розианства. Яркие свободные одежды со множеством развевающихся краев, широкие складчатые юбки, взлетающие, как огонь солнца на восходе. Адам никогда не видел солнца, но знал как оно выглядит. В Хастиасе было много его изображений; улыбающееся лицо в окаймлении извивающихся языков огня, это лицо называли солнцем.
С тех пор граф всегда хотел научиться танцевать именно этот танец. Придворные вальсы и менуэты больше не были для него чем-то важным, на что стоило бы тратить свое время и силы, заученность каждого шага-приставного опостылела, словно один и тот же бифштекс целую неделю подряд, подаваемый на завтрак, обед и ужин. А от бесконечных стоек в вальсе под конец тренировок ломило спину и плечи. Это был не танец. Танец должен жить, как жил тот безумный фейерверк движений, увиденный им в Хастиасском городке. А вальс был мертвым ритуалом, данью уважения уже давно никому не нужным традициям, который порой доходили до мракобесия. Адам чтил и уважал традиции, но эти вгоняли его в тоску. А тосковать он не любил. И поэтому он все же сумел разыскать того, кто мог бы посвятить его в тонкости «живого» танца, который он уже давно хотел испробовать в соответствующем месте.
Граф кружился в паре с этой девушкой и уже знал, что именно с ней хотел бы первый раз в жизни станцевать его. Это было нечто сродни чему-то сугубо личному, имеющему очень большой вес для графа, и оно должно быть исполнено в лучшем виде. За спиной его партнерши мелькали остальные пары, сверкал хрусталь и огни большого зала; но он смотрел ей в глаза, а его собственные время от времени поблескивали в прорезях маски, когда ему на лицо падало больше всего света. Он улыбался, хотя никто и не мог видеть этого. Думая о том, что он собрался преподнести на всеобщий суд, вызывало в его сердце то старое и, казалось уже давно забытое ощущение, которое возникало в его душе в далеком детстве, когда они с Франциском что-то задумывали, но не были до конца уверены, понравится ли их выдумка взрослым. Но от этого она не становилась менее интересной.
Когда последние звуки музыки затихли, Адам низко склонился над рукой девушки, которую все еще держал в своей. При этом фарфоровое лицо маски снова скрылось за густыми перьями и он смог незаметно отсоединить нижнюю часть маски, чтобы запечатлеть на ее руке легкий поцелуй в знак признания. Он долго выбирал из всевозможных личин, пока не нашел ту, которая имела возможность разбираться на две части, скрепленные незаметными пазами изнутри. Такая конструкция позволяла свободно говорить, не открывая лицо, и одновременно была не такой грубой, как обычная баутта, позволяющая есть, пить и говорить вообще без проблем, но при этом выглядя куда более жутко.
Далее все произошло как-то быстро и неуловимо, что, казалось, будто события разворачивались пока граф спал. Именно так. Крики и шуршание множества платьев раскололи беззаботную атмосферу веселья, куда через пролом мгновенно ворвалась ледяная тревога, окатившая графа, словно из ведра. Рука девушки выскользнула из его пальцев, и граф резко развернулся на месте, едва не сбив подходящего к нем лакея с ног.
— Ваша трость, господин... — начал было парень, но граф жестом руки отказался и поспешил к собирающейся вокруг чего-то толпе гостей. Пока он двигался к очагу волнения, Адам полагал, что кому-то из дам стало плохо из-за слишком тугой шнуровки корсета. Но как только его глазам предстала куда более жуткая картина, рука замерла на полпути к противообмороковому лекарству. Воцарилась неразбериха. Совершенно очевидно, что многие из присутствующих, решив, что произошло убийство, подняли шум и, соответственно, бардак. Адам поначалу сам так решил, поэтому счел за необходимое поскорее высвободиться из сдавившей его толкотни, и осмотреться вокруг. Он когда-то много читал о разных наемных организациях и отдельных частных лицах, которых определенные круги персон нанимают для устранения неугодных. Такие убийства совершаются как незаметно, где-нибудь в личных покоях или по пути куда-то, либо же прилюдно, как не просто акт «чистки», а еще и как для острастки остальных. Слуги сбились в кучку отдельно от остальных, что-то бегло и тихо обсуждая, бросая испуганные взгляды на не менее испуганных высокородных особ. Сказать по правде, Адам сам сейчас боялся, не столько за себя, как за сестру и дядю; он-то последние несколько лет мало с кем вступал в конфронтацию, забросив семейные распри с другими кланами и партиями. Доминик старел, и его железная выдержка дипломата все чаще изменяла ему. Вальсируя, Адам краем глаза заметил, как тот разбил пару Людовика и Беллы; не сказать, что он был против. Сам Адам и на пистолетный выстрел не подпустил бы этого типа к сестре, но то, как отреагировал Доминик, было тоже слегка опрометчиво. Слегка, если не сказать больше, но и сказать больше о Доминике следовало осторожно. Хотя это все же не отрицало факт. Неразумно устраивать скандал здесь и при всех, тем более светское общество искажало подлинность вещей сильнее, чем бриллиант — свет. Дядя все чаще выходил из себя под давлением накопившейся неприязни, его выдержка потихоньку давала трещины; пока что тоненькие, как волоски, они разбегались во все стороны, заставляя его самообладание едва слышно потрескивать под напором эмоций. И все это благодаря ему, Адаму де Мариско, давшего такую же трещину в своих убеждениях. Так что теперь, не полностью пока понимая в какой ситуации клан, он боялся, что Форе могли стать чьей-то мишенью. Само собой, глупо, ибо на полу лежал никоим образом не принадлежащий к Фортунатам вампир. Но если его убили, то кто знает, какие распоряжения давали убийце.
Адам забрал и лакея свою трость и осмотрел верхние галереи зала. Но кроме испуганных лиц дам и успокаивающих своих прелестниц кавалеров, он не увидел ровным счетом ничего.
Когда граф вновь оказался, так сказать, в самом центре событий, его партнерша по танцам исполняла кровавый ритуал возвращения.
«Что же, недурно для первого знакомства, ничего не скажешь. Дядя всегда говорил, что у меня хорошее чутье на друзей.»
Адам не доверял ведьмам. Однажды отец сказал, что нельзя понять, о чем думает женщина, так как ни один мужчина понять это не способен в принципе. Но понять то, о чем думает ведьма, не всегда может даже сама ведьма. Хотя, на самом деле подобные умозаключения всегда отдавали запыленными предрассудками, основанными на единичных наблюдениях. В этом плане сознание вампира недалеко ушло от сознания человека: и тот и другой склонен извлекать из всего только дурное, строя на нем остальные связанные с этим концепции. Но к ведьмам он относился настороженно по другой причине — у них была сила. Эта девушка, пытающаяся сейчас поймать за хвост ускользающую жизнь вампира, с тем же самым успехом могла бы эту самую жизнь у него забрать.
-Простите, я не смогла, он умер. — девушка, еще несколько мгновений назад излучающая силу, как-то незаметно уменьшилась и даже цвет ее словно померк; было такое ощущение, словно кто-то погасил фонарь, горящий несколько дней к ряду — огня больше нет, но стенки еще горячие и даже видно в темноте, как они постепенно остывают.
Адам осторожно взял ее залитую кровью руку, доставая из внутреннего кармана платок. Белоснежная ткань, осторожно коснувшись пробитой ладони, мгновенно обагрилась, впитав в себя то, что не захотела брать взамен Смерть. Граф несильно придавил, плотнее закрывая рану, и обеспокоенно взглянул на лицо девушки, чтобы удостовериться, не действует ли он слишком грубо и не причиняет ли большую боль. Второй платок он тоже отдал, чтобы он могла осторожно промокнуть глаза. Сейчас графу было пока что все равно, ведьма она или нет, в данный момент она была плачущей девушкой, а он терпеть не мог женских слез. Он или их избегал, или же старался сделать то, что от него требовала ситуация и долг мужчины. Как только он плотно обвязал ладонь девушки, граф убрал запятнанные ее кровью руки и отступил шаг назад, не желая слышать благодарности. Благодарить было не за что, тем более он хотел поскорей отыскать дядю и сестру, чтобы удостовериться все ли у них в порядке. Едва он отступил, как его тут же заслонил кто-то из гостей, встав у него просто перед носом.
То, что колдунья сказала в адрес Аскара, было справедливо, хотя и грубо, но вот адресованное Форе замечание заставило графа остановиться. В нем моментально вскипел гнев; он не терпел, когда кто-то говорил то, чего не понимал, она же сейчас задела ту струну, о которой даже не подозревала. Граф наклонил голову и задумчиво прикусил нижнюю губу, унимая гнев. Похоже, в зале завязывалась нешуточная ссора, в которую, упаси Роза, могли быть втянуты и Фортунаты, раз уж прозвучала фамилия Форе. Но словесные препирания ведьмы и несдержанного на язык Аскара излились в разгром большой люстры, и дело дошло до дуэли, метания шпаг и личного вмешательства Алукарда. Адам не мог больше стоять и наблюдать все это безумие. Кто-то должен положить этому край, даже если выход уже оставался один. Спасибо тебе, женский пыл!
— Мне кажется, друзья, кое-кто из вас отпустил слишком большую длину языка, чтобы этим было пристойно удивлять публику. — Адам встал между двумя противоборствующим лагерями, дипломатично находясь немного сбоку, чтобы стоять к ним лицом. Теперь его маска снова прикрывала лишь половину лица, открывая подбородок и губы. — Смею напомнить, что мы здесь не для выяснения того, что вы оба друг о друге думаете, а для почтения Рождества. Ну и друг друга, если на то будет ваша воля.
Эти слова скорее адресовались девушке, чья несдержанность вызвала этот неприятный черед событий. Адам не мог больше терпеть, его это разозлило своей нелепостью и неуместностью. Скандалы над почившим — до чего иногда аристократы опускаются, лишь бы выделиться за свой счет.
— Вы здесь изощряетесь в оскорблениях, когда у ваших ног лежит покойник — вы не уважаете не только Жизнь, но и Смерть. Посему, господин Альберт, кому, как не Вам, мой друг, знать, что за все слова, сказанные благородным господином, следует нести ответственность? Тем более при стольких уважаемых свидетелях.
Адам обратил свой взгляд на Аскара, а его глаза под маской хищно заблестели.
— Ваша светлость, — Адам обратился к Алукарду, склонив голову в знак почтения, — я прошу Вашего прощения.
К ногам Аскара упала перепачканная кровью девушки белая перчатка графа. Вторую же он сунул в руки ведьме.
— Я перенимаю ее вызов. Вы окажете мне честь, почтенный герцог?
Отредактировано Адам Де Мариско (22.08.2010 03:27)