Прогнившие, подточенные шашелем половицы сиротливо поскрипывают под ногами. Крыша гудит при каждом порыве ветра, налетающем на пологое взгорье мощным струйным течением. Стены рассохлись и покосились, пошли разломами и щелями, дверь напыжилась и просела под собственным весом, несущие балки изогнулись и скрючилась, как пальцы старухи, больной артритом. Что и говорить, дому несчетное количество лет!

Некогда он принадлежал егерю из Пустошинского лесничества, служил дальним кордоном лесных угодий его светлости Алукарда и перевалочным пунктом для торговцев пушниной. Потом егеря то ли уволили, то ли перевели в другой заповедник, — в общем, сказали: «Ты нам здесь больше не нужен», — и коттедж, лишенный хозяина, стал приходить в запустение. Иногда на него натыкались охотники-одиночки, сбившиеся с тропы или согнанные в долину горными ливнями. Они останавливались тут на ночлег, отдыхали, грелись у печки, свежевали тушки лисиц, а, уходя, пополняли съестные припасы и заготавливали дрова на растопку для тех, кто придет после них. Еще через какое-то время в коттедже поселился один городской процентщик, который на старости лет перекинулся из прожженного циника в ревностные розиане и променял мирскую тщету на отшельническую аскезу. При нем «Пустырник» обзавелся своим названием. Процентщик увлекся сбором целебных растений, освоил азы зельеварения и начал продавать деревенским пятидесятиградусную настройку на травах. Тем и жил. Девять долгих лет. А в прошлом году и его не стало, и дом лишился последней хозяйской руки. Стоит теперь всеми покинутый, ветшает, проваливается во влажную почву, зарастает сфагнумом и кладонией, еще немного — и стихия его полностью поглотит, и ничто, кроме разве что остова из корабельной сосны, не напомнит о том, что он когда-то существовал... Если только какому-нибудь очередному безумцу не взбредет в голову поселиться в этой глуши.

(Авель Логиэс)